Родина (сборник)

Паустовский Константин Георгиевич

Камней и всяческих ископаемых здесь великое множество. Всего не перечтешь – гранит, порфир, диабаз, горшечный камень, шунгит, всяческие железняки, медь, золото, шпат, минеральные краски, кварц и, наконец, слюда. Обратите особенное внимание на слюду.

Про диабаз, из которого делают московские мостовые, я не говорю. Об этом известно всякому. Между прочим, чертовски прочный камень, и по поводу этой его прочности я хочу вам рассказать любопытный случай.

Недавно совершил я на старости лет глупость, а втравил меня в это дело пожилой моряк, капитан Ерченко.

Жил

я три недели в доме отдыха на Медвежьей горе. Жили со мной Ерченко и молодой ученый из Ленинграда Михельсон. И случилось досадное происшествие – Михельсон пошел на охоту с собакой Ерченко Тузиком, по своей близорукости принял Тузика, скакавшего в высокой траве, за зайца, выстрелил и убил наповал. Естественно, возникла ссора.

А надо вам сказать, что этот самый Михельсон изучал перед этим древние рисунки, выбитые на скалах в некоторых местах на берегу озера. Называются эти рисунки петроглифами и выполнены они не без мастерства, даром что им, по определению Михельсона, по две тысячи лет.

Так вот, капитан Ерченко решил отомстить Михельсону. В планы своей мести он посвятил и меня. Даже больше, – взял меня к себе в эксперты, и мы две недели ухлопали на то, чтобы выбить на одной из диабазовых скал фигуру черта с телефонной трубкой. Вот тогда-то я и узнал подлинную крепость диабаза.

Потом, конечно, Ерченко пустил слух, что найден новый петроглиф, Михельсон побежал туда, а за ним весь дом отдыха. Что было, вы легко можете представить. От хохота люди прямо падали на землю.

Да, следует, конечно, заинтересоваться слюдой. Под Кандалакшей есть залежи мощностью почти в метр. Без слюды не может существовать ни радио, ни телефон, ни автомобильная промышленность. В старину, конечно, здешнюю слюду употребляли только как стекло и называли даже „стеклом святой Марии“. Местная слюда прекрасного качества и чистоты – розовые пластинки попадаются редко.

Про шунгит вы, должно быть, знаете. Это самый древний по происхождению каменный уголь. Как топливо чистый шунгит слаб: загорается медленно и горит не очень жарко. Но в золе его содержится три процента ценнейшего металла ванадия. А ежели шунгит смешать с донецким углем, то горит он великолепно.

Вообще богатства здесь – непочатый край. Простите за советы, но на камни, по моему скромному разумению, надлежало бы обратить внимание. Правду сказать, камень здешний основательно забыт.

В случае чего – пишите. Книга – дело деликатное, поэтому не обессудьте меня за вмешательство не в свои дела».

В беспрерывном волнении

Капитан Тренер, командир пассажирского парохода, на котором я плавал по Онежскому озеру, прислал письмо, полное, по обыкновению, надежд и беспокойства. Оно не имеет прямого отношения к Онежскому заводу, но оно очень «онежское», и потому я решаюсь опубликовать его.

«Впредь я буду водить озерные пароходы из Ленинграда в Онежское озеро – самое подходящее занятие для престарелых капитанов. Озеро это, как вы знаете, я крепко люблю, но любовью странной. Я выкапываю много интересных вещей, имеющих к нему довольно

отдаленное отношение, и вещи эти меня весьма радуют.

Сейчас я решил заняться восточными берегами, где до сих пор еще поют былины. Какие там леса! Какие озера! Какие древние слова и – самое интересное – какие своеобразные перемены происходят в этих дебрях теперь!

Мой лозунг – долой белые пятна как на карте земли, так и в научных системах! Нахальный лозунг, не правда ли? Когда я наконец успокоюсь?

Мне надоело испытывать беспрерывное волнение по поводу вещей, из которых, как говорит народная мудрость, „шубы не сошьешь“.

Но это – самая постоянная из черт моего характера.

Приезжайте к нам в Ленинград. У нас на седьмом этаже закаты светят прямо в окна. Ленинград изнемогает под тяжестью садов и солнца, – лето стоит удивительно ясное, – и Наташа перестала наконец плакать по ночам над книгами. Итак, все в порядке. Тренер».

Последний раз я перечитывал эти письма у костра. Слепые зарницы в беспамятстве падали в черную воду. Над зарослями волчьих ягод переливалась каплей ключевой воды утренняя Венера – та звезда, чей свет я так часто видел над берегами туманного Онежского озера.

1932

В прифронтовом колхозе

Дорога шла по дну широкой балки. Пахло степью – горькими травами, сухой полынью, чабрецом. Ночь пришла внезапно, как всегда на юге, и водитель вел машину на ощупь. Пора было остановиться на ночлег, но вокруг не было ни одной хаты, ни одного человека. Только на краю земли часто вспыхивали бесшумные зарницы – отблески далекого ночного боя.

Потом в небе зачернел одинокий шест колодца – украинского «журавля». У колодца кто-то осторожно курил в руку.

– Эй, – крикнул водитель, – земляк! Где бы тут заночевать?

К машине подошел дряхлый старик с охотничьим ружьем.

– Ночевать, надо думать, негде, – ответил он ласково, – кроме как в моей хате. Я колодец стерегу в степи.

– А далеко до твоей хаты?

– Да туточки, за бугром.

– Ну садись, показывай дорогу.

Старик сел, кряхтя, в машину. Глаза его хитро поблескивали в темноте. Ехали мы долго, давно миновали бугор, а стариковской хаты все не было. Водитель начал ворчать.

– Зараз будет, – успокаивал его старик. – Ночью всегда дорога длинная.

Неожиданно в темноте появились вооруженные люди.

– Стой! – строго крикнул старик. – Приехали. Показывайте документы, товарищи!

Старик схитрил и вместо своей хаты привел нашу машину к колхозному патрулю. Нас вежливо попросили выйти, привели в правление колхоза и проверили при свече документы.

– Не взыщите, – сказал, улыбаясь, председатель колхоза – маленький молчаливый человек по фамилии Халупняк. – Мы всех проверяем. У нас день и ночь конные объезжают дороги, у нас каждый колхозник обязан быть бдительным. Ну, раз вы свои, то устраивайтесь, а мы вас покормим.