Родина зовет
Шрифт:
Артиллерийская перестрелка длилась недолго. С нашей стороны местность была открытая, позиции невыгодные, и батареям, видимо, пришлось отойти.
Теперь немцы весь огонь артиллерии перенесли на нас. После длительной артподготовки блокирующие группы снова пошли на доты и снова были отброшены.
…Так прошло восемь суток войны. Днем и ночью отражая беспрерывные атаки, бойцы гарнизона почти не спали, подкреплялись на ходу сухарями и консервами. Отдыхали по нескольку минут, сидя на корточках около пушки и пулеметов.
Немецкое командование, видя упорное сопротивление,
«Гарнизону дота предлагаем сдаться в 6 часов по германскому времени. Иначе вы будете уничтожены мощным огнем артиллерии».
Мы отвечали еще более яростным огнем.
30 июня обстрел и атаки неожиданно прекратились, наступило затишье.
К вечеру я послал двух курсантов в соседний дот к лейтенанту Скрипниченко, чтобы узнать состояние его гарнизона. По противотанковому рву курсанты добрались до соседей и скоро вернулись обратно с посыльным лейтенанта Скрипниченко и запиской, в которой он написал следующее:
«Посылал в разведку к себе в тыл, чтобы выяснить обстановку. Кругом немцы, давай будем отходить. Скрипниченко».
Я отправил посыльного с обратной запиской:
«Приказа бросать сооружение не было - будем держаться до последнего. Скоро подойдут наши. Держись, браток. С приветом. Кривоногов».
Мы были уверены, что немцы ненадолго вклинились на нашу территорию, что пройдет еще день-два, от силы три, и мы погоним их обратно.
1 июля немецкая артиллерия обрушилась на нас шквальным огнем, но атаки, которую мы ожидали, не [22] последовало. Только отдельные разведчики показывались то в одном, то в другом месте.
Ночью я заметил, что дот Скрипниченко перестал подавать условные сигналы. «Неужели ушел?» - думал я.
Утром посылаю в разведку двух бойцов - Иванисова и Михайлова - с заданием: узнать, почему молчит соседний дот. Бойцы долго не возвращались. Из перископа видно было, как их на обратном пути по противотанковому рву обстреляли. Все же они добрались благополучно. Но вести принесли печальные: когда они подходили к доту, то увидели, что железобетонное сооружение расколото пополам, одна амбразура вырвана совсем, изнутри пахнет гарью и горелым мясом, у разбитого пулемета лежат два трупа. Дальше в дот они не пошли.
Все ясно. Немцы ночью заблокировали дот и взорвали его. Мужественный гарнизон погиб. И мы никогда не узнаем, почему лейтенант Скрипниченко не подал сигнал ракетой, чтобы вызвать наш огонь на себя.
Мы остались одни, никем не поддерживаемые. Нас теперь легко можно было заблокировать даже днем. Но враг не предпринял в этот день ни одной атаки.
Следующая ночь прошла спокойно. Немцы, видимо, решили, что мы ушли.
Измотанные бессонными ночами, курсанты, свободные от дежурства, повалились спать возле своих расчетов. Оставив бодрствовать сержанта Торощина, я тоже крепко заснул. Дежурные при свете фонарей и свечи набивали пулеметные ленты патронами, чистили стволы.
3 июля был солнечный день. В перископ наблюдал сержант Торощин. Вдруг он заметил, что в нашем тылу с высотки по извилистой дороге спускаются по направлению
– Наши! Наши идут!
Я подскочил к окулятору перископа и увидел вдалеке большую механизированную колонну.
Каждый по очереди подходил к перископу и смотрел.
Скоро голова колонны приблизилась к нашему доту, [23] и тут мы увидели, что это грузовики и мотоциклы с немецкими солдатами. Лица солдат были хмурые и усталые.
– Фашисты бегут, - предположил кто-то из бойцов.
– Наши наступают им на пятки.
Но проходил час, другой, третий… Выстрелов не было слышно. Тогда мы поняли, что это возвращалась с фронта потрепанная немецкая часть. Значит, напрасно ждем наших, фронт ушел совсем далеко, вокруг немцы, и рассчитывать на чью-нибудь помощь бессмысленно.
У нас еще был большой запас продуктов питания, были и боеприпасы в достаточном количестве, и если бы нас кто-нибудь поддержал огнем с тыльной стороны, то фашисты ни за что бы не прошли и не заблокировали нас. Мы еще долго могли бы драться с ними. А сейчас мы знали, что нас непременно заблокируют и, конечно, взорвут.
Собрав гарнизон, я объяснил обстановку:
– Держаться до темноты. С наступлением ночи будем выходить. Путь отхода - по противотанковому рву.
Я объяснил путь дальнейшего движения и место встречи. Подал команду разобрать гранаты и разойтись по местам…
– Дадим немцу жару напоследок!
Между соседним и нашим дотами проходила шоссейная дорога. Она вела к мосту через реку Сан. Верх моста был разобран. Его немцы собирались навести, чтобы пустить по этой дороге свою технику. В три часа дня 3 июля к самой границе подъехали два легковых автомобиля. Из машин вышла группа офицеров в плащах, в фуражках с кокардами, с планшетами и картами в руках. Они что-то показывали то на мост, то в сторону нашего дота. Видимо, уточняли обстановку.
Оставив у перископа для наблюдения сержанта Торощина, я сам сел за пушку, спаренную с пулеметом, подал команду еще одному пулемету: «Огонь!» Немцы не успели разбежаться. Наш огонь накрыл их внезапно. Через несколько секунд на том месте остались догорать исковерканные машины.
Немцы в ответ обрушили на нас сотни снарядов… [24]
Около шести часов вечера наблюдавший у перископа сержант Торощин доложил:
– Товарищ лейтенант, немцы идут в атаку.
Я взглянул в перископ и увидел лавину темно-зеленых мундиров. Это шли не отдельные блокирующие группы, а наступающие цепи. Подаю команду:
– Приготовиться к бою!
Да, мы понимали, что это - последняя атака, которую нам придется отражать. Каждый отлично знал и то, что отразить ее одни мы не в силах.
Войдя в средний тамбур, откуда меня было слышно во всех уголках дота, я обратился к курсантам:
– Товарищи комсомольцы! Будет решающий бой. Нас могут заблокировать. Это вы знайте. Но драться мы будем до последнего дыхания, насколько хватит наших сил.
Дот приготовился к бою.
Немцы заходили с тыла, с флангов. И вот уже, обогнув сооружение, они вышли в лощину, ведущую к соседнему доту.