Родина

Караваева Анна Александровна

— А потому, чтобы не выступать с безответственным экспромтом! — уже вспылил Челищев.

— По-моему, Евгений Александрыч, выступление Чувилева ничего общего не имеет с экспромтом, — все в нем абсолютно серьезно и обоснованно, — вмешался Сунцов. — Кроме того, мы с вами уже делились нашими планами, Евгений Александрыч.

— Если бы вы все это видели в Лесогорске… — начал было Игорь Семенов.

— В Лесогорске или в другом месте, — резко прервал Челищев, — но вы обязаны были сначала все доложить мне. Мне, — понятно?

Вернувшись

с митинга к станку, Лиза Тюменева долго не могла успокоиться.

— Вот что эти бесенята задумали! — говорила она Евдокии Денисовой, — Какие отчаянные стали!..

— На Урале они, милая, танки делали, многому научились.

— В жизнь меня еще никто не обгонял, а эти, пожалуй, в хвост за собой поставят, — мрачно вздыхала Лиза. — С этакими головорезами надо ухо держать востро!.. Тележку-у!.. — вдруг страшным голосом закричала она. — Тележку-у!

Она яростно потрясла в воздухе деталью, которая только что скатилась с переполненной тележки.

— Да где эта тихоня? Это просто издевательство!

— Иду, иду, — сердито и обиженно ответила Банникова, подталкивая вперед себя пустую тележку.

— Вы что, слепая, глухая? — напустилась на нее Лиза. — На митинге были? Понимаете, как вы, лично вы, должны работать?

— Я и работаю! — зазвеневшим от обиды голосом сказала Банникова. — И вы не имеете права кричать на меня…

— Я здесь не для того, чтобы ваши вздохи считать, — оборвала ее Лиза. — Если будете вот так зевать, пожалуюсь на вас в завком. Понятно?

Но не прошло и четверти часа, как Банникова дважды опоздала подать тележку.

Утром следующего дня Ираиду Матвеевну вызвали в равном..

— Так, — молча выслушав Банникову, сказала тетя Настя. — А вы не пробовали поставить себя на ее место?

— А зачем, извиняюсь, ставить мне себя на ее место? — изумилась Банникова.

— Вы же знаете, вчера наши люди давали обещание товарищу Сталину. Вот вы и подумайте, Ираида Матвеевна, что для Тюменевой сейчас самое важное? Обещание Сталину сдержать, верно?.. Вот вы киваете, — согласны, значит?

— Но зачем она кричала на меня?

Предзавкома, вздохнув, опять посмотрела на Банникову.

— Поставьте же себя, прошу, на место Тюменевой, которой хочется работать отлично и быстро, а вы создаете помехи этому. Разве говорят нежно с теми, кто важному делу мешает? Подумайте об этом и помните: мы, завком, поддерживаем каждый шаг, который помогает человеку работать лучше…

Банникова вышла из завкома, вспоминая требовательные, но ласковые глаза тети Насти, ее ободряющие и простые слова.

— Да уж хватит мне… — прошептала Ираида Матвеевна и тихонько засмеялась.

* * *

Николай Петрович Назарьев сидел в своей маленькой клетушке с дымящей печкой и молча слушал сообщение Челищева, посматривая на часы, — скоро ему предстояло выехать в город по неотложным делам. Челищев

говорил уже двадцать минут — и все о сравнительно мелких вопросах, которые без ущерба для производства можно было разрешить с Артемом Сбоевым. Назарьев наконец заметил это Челищеву.

— Признаться, Николай Петрович, — покаянно вздохнул Челищев, — с другим я шел к вам.

— Что случилось, Евгений Александрыч?

— Трудно мне работать с Артемом Иванычем, — вздохнул опять Челищев, и его худое, со впалыми щеками лицо выразило страдание, — Ничего плохого я не хочу сказать об Артеме Иваныче, — очень способный молодой инженер, но… имею я право считать себя более опытным в руководстве и производственным процессом и заводскими кадрами?

— Что за вопрос, Евгений Александрыч!

— Благодарю вас за понимание, Николай Петрович. Вы понимаете также некоторую сложность моих отношений, как бывшего главного инженера, с нынешним главным инженером, товарищем Сбоевым. У Артема Иваныча свой стиль руководства, — а руководитель он, повторяю, еще совсем молодой! — а у меня свой стиль. И здесь совершенно необходимо определенно договориться нам с Артемом Иванычем, который по молодости и кипучести своих сил, к сожалению, не все может понять.

— Евгений Александрыч, простите, я тороплюсь… Машина товарища Соколова уже, наверно, ждет меня.

— Дорогой Николай Петрович, у меня собственно говоря, один большой вопрос, только один… Скажите: могу ли я руководствоваться теми правилами, относительно которых я, в бытность главным инженером, твердо и ясно договорился со всеми начальниками цехов?

— Напомните, пожалуйста, Евгений Александрыч, что вы имеете в виду.

— Будучи главным инженером, я никогда не навязывал начальникам цехов своей опеки, я оставлял им, до известной степени, свободу действия, — например: пусть начальник цеха сначала сам вглядится, изучит какое-нибудь, скажем, новое явление, сам его проверит, сам определит его ценность, а уж потом доложит руководству. Могу я оставить этот порядок работы, который никогда и ничем не был опорочен?

— И сейчас я не нахожу в нем ничего плохого.

— Благодарю, бесконечно благодарю вас за понимание, Николай Петрович! Значит, при случае я могу сказать Артему Иванычу, что по этому вопросу у меня есть договоренность с вами?

— Конечно, конечно… А, машина уже подъехала!.. Простите, Евгений Александрыч, больше я не могу.

Садясь в машину, Назарьев думал:

«Старик ничего не рассказал, но между ними, конечно, есть какие-то расхождения. Естественно, Челищев — опытный производственник, добросовестен, методичен. Артем умеет многое схватывать на лету, смел, но горяч. Артем — ценный для нас человек, но все-таки временный, а Челищев здешний, коренной. Правда, он поотстал за эти два года, но, само собой понятно, еще нагонит. Да, старика зря обижать не следует. Заводу он предан, он наш, коренной…»