Родить Минотавра

Шведов Сергей Владимирович

Конечно, нельзя исключать и того, что Седельников с Чеботарёвым просто ошиблись в оценке состояния Резанова, а дело всё бело в спортивном азарте, захватившего целиком вышедшего на ринг спортсмена. Хотя, по наблюдениям Виктора, Сергей не был азартным человеком, да и спортсменом был весьма своеобразным: мог выиграть практически у любого и столь же блестяще мог практически любому проиграть. Причём выигрывал чаще всего нокаутом, а проигрывал по очкам. Чеботарёв, следивший за Резановым чуть ли не с мальчишеских турниров, когда сам ходил в мастерах, всегда поражался той лёгкости, с которой тот переживал свои поражения, и тому странно-тяжёлому взгляду, который он замечал у него после побед. С таким же взглядом Резанов

вернулся из армии, и это был пик в Резановской спортивной карьере, когда все прочили его в чемпионы, и которая драматически оборвалась по вине тренера Седельникова, как многие думают до сих пор.

Сейчас Чеботарёв мучился сомнениями по поводу собственных ощущений почти десятилетней давности. Наверное, поэтому он не рискнул поделиться ими с Корытиным. Конечно, Виктор мог бы оправдаться перед собой тем, что, отправляя за решётку Резанова, он тем самым спасает его от возможной мести Рекуновских подельников, и, в общем, это было бы правдой. Тучи над Резановым с этой стороны действительно сгущались. Однако спасая его таким образом от бандитской пули, Чеботарёв, сам того не желая, мог обречь возможно невинного человека на пожизненное заключение. Ибо кое-кому в прокуратуре Резанов мог показаться идеальным кандидатом в виновники всех нашумевших убийств. Чеботарева, как старого друга подследственного отстранят от дела, а расторопные коллеги, под диктовку номенклатурных товарищей, ныне, впрочем, господ, оформят путёвку в места не столь отдалённые не только Резанову, но и Ксении. Что, безусловно, устроит если не всех, то очень многих в областных верхах.

Чиж довольно долго изучал Резановский опус, хмыкал про себя и головой качал. Резанов спокойно сидел на стуле и партийца не торопил. В конце концов, одно дело статьи по теории классовой борьбы печатать и совсем иное – компромат, задевающий лиц весьма влиятельных и наделённых властью. Конечно, Резанов и раньше пописывал в оппозиционной прессе, но то были статьи совсем иного сорта, конкретно никого не цепляющие, а потому по сути безвредные. В основном – общие рассуждения на тему падения нравов. Причём эти рассуждения оппозиционного Неразова лояльный к переменам Резанов тут же опровергал, вступая с ним в ожесточённую полемику. Чиж на эти метания от Резанова к Неразова смотрел с интересом и не то, чтобы одобрял, но, во всяком случае, сочувствовал.

– Селезень тебе этого не простит, – предостерёг Чиж. – Выкинет из газеты в два счёта. У нас же выборы на носу.

– Выкинет, если на нынешних выборах победу одержит действующий губернатор, усмехнулся Резанов. – А если произойдёт смена караула, то изгой Резанов превратиться в героя Резанова, которым будут козырять перед новой властью. – Демократия, – вроде даже сочувственно вздохнул по поводу редакторских мучений Чиж. – Не знаешь, кому угождать. То ли дело раньше: есть генеральная линия, и дуй в этом направлении, через черту не переступая. Я одного не понимаю, с какой стати люди подобные Селезнёву, коих у нас пруд пруди, вдруг ударились в либерализм, он ведь им нужен как зайцу стоп сигнал. – Начальство ввело солидных людей в заблуждение. Из Кремля поступило такое указание – быть либеральными. Многие не устояли.

– Я для себя понять хочу, – не принял Резановского шутливого тона Чиж. – Как можно свои собственные мозги так вывернуть. Я Селезнёва почти тридцать лет знаю, ещё с комсомола. Ведь искренним же был партийцем. Ты его статьи почитай пятнадцатилетней давности.

– Ради карьеры врали, – осторожно защитил подельников Резанов. – Не стали бы врать, так сидели бы на кухне, а то и в более скорбных местах. – Нет, Серёжа, здесь не то, – покачал головой Чиж. – Это вам, молодым, они могут вешать лапшу на уши по поводу зверств Брежневского режима. Никто их в партию силком не гнал. Но выгода, конечно, от партбилета была. Кто громче

всех лозунги кричал, тому и пайка больше доставалась. Но ведь и сейчас то же самое и даже много более того. Чем ближе к власти, тем пайка больше. И выходит, что эти люди ничегошеньки в себе не меняли, суть их осталась та же самая. – Вот тебе раз, – удивился Резанов. – Ты вокруг-то посмотри.

– Я и смотрю. У нас как выборы, так вибрация – кто придет, и что он натворит? Один человек там, наверху, выдвинет любую, самую идиотскую идею, и селезнёвы, имя которым легион, её подхватят. Потому что такова их холуйская суть, а мировоззрение они готовы перестроить в соответствии с текущим моментом. Сказали, даёшь приватизацию, они её дали. Скажут – сажай приватизаторов, они посадят. Они сами себя будут сажать. Вот такой у нас, Серёжа, выходит либерализм. – Страшновато, – поежился Резанов.

– Я это к тому, чтобы ты знал, с кем бороться вздумал, – пояснил Чиж. – Это ведь только в сказках богатыри в два замаха побеждают Кощеев Бессмертных. А в жизни реальной у Кощеев голова отрастает, а вот у богатырей нет. – Интересно, – задумчиво протянул Резанов. – А где сердце у Кощея?

– В желудке. Кощей сожрал коммунистическую идею, сожрёт и вашу либеральную.

Чижу явно хотелось спросить Резанова о взрыве в Рекуновском особняке, но врожденная деликатность мешала. Поэтому и начал он издалека, чуть ли не от Адама, стараясь подвести под чужую очевидную подлость хоть какую-то очеловечивающую базу. Резанов же Рекунова с компанией за людей не считал и по поводу их кончины скорбеть не собирался.

– Самосуд, однако, не метод, – вздохнул Чиж. – Всё-таки убийство есть убийство. – А как же революционная целесообразность?

– Со смертью Рекунова ничего в нашем обществе не изменилось. Индивидуальный террор никогда и никому ещё не приносил успеха.

– Для массового террора у меня пока что нет под рукой ни партии, ни силовых структур.

Чиж намёк понял и слегка обиделся. Хотя Резанов только отплатил ему той же монетой: хозяин заподозрил гостя в индивидуальном терроре, а тот его в склонности к диктатуре пролетариата с известными всем последствиями. Чиж объяснение гостя выслушал с большим вниманием и, если по лицу судить, призадумался. Резанов нисколько не сомневался, что Володя, как отдельно взятый человек, мухи не обидит, но если партийная труба позовёт, то долг он свой выполнит, пусть и с содроганием и с болью в сердце.

– Наверное, – не очень охотно согласился Чиж. – То есть крови я не хочу, но ты, похоже, прав. Конечно, сейчас время другое, но сказать «нет», значит отречься от многих товарищей, которые в иные, более суровые времена, вершили-таки суд и расправу. Я говорю о тех, кто вершил их без корысти в душе.

– Я тоже крови не хотел и не хочу, – сказал Резанов. – Но в отличие от тебя, я уже убивал из чувства долга.

– Но ты ведь был солдатом и там стреляли, – сочувственно поморщился Чиж. – Это совсем другое.

– Здесь тоже война и противостоят мне не ягнята, – возразил Резанов. – Вот ведь в чём дело, Володя. Ситуация такая, что я сам должен определить – война или не война, убивать или не убивать.

– Порок должен быть наказан, но не в рамках же беспредела, – запротестовал Чиж. – Иначе зло восторжествует на наших костях.

– Ладно, – устало махнул рукою Резанов. – Статью-то напечатаешь? – Статью напечатаем. Бьёт она не в бровь, а в глаз.

– Ещё одна просьба у меня к тебе, Володя. Есть у меня сведения об одном человеке. Сведения смутные, но, похоже, что именно он является творцом беспредела в нашем городе. Сухой, высокий и прямой как палка старик. По нашим с Булыгиным расчётам, в годы оны он служил в компетентных органах и сейчас задействовал свою тогдашнюю агентуру. Очень опасный тип. Нам он известен под именем жреца Атемиса, и, возможно, его фамилия как-то созвучна этому имени.