Родить Минотавра
Шрифт:
– Есть ещё и божественная корова, – напомнил Орфик. – Она в любую минуту может заявить, что божественный бык покинул свою недостойную оболочку, и всё завертится с новой силой.
– Есть ещё один вариант, – предложил Элем. – Объявить правителем Эбира, после смерти Атемиса, сына божественного Огуса, рождённого божественной коровой Огедой, а до его совершеннолетия поручить управление городом уважаемым Ташала и Орфику. Это сразу же заткнёт рот жрецам, которые не посмеют открыто оспаривать власть у сына Огуса.
– А как быть с самим божественным быком? – Он покинет землю Эбира сразу же после рождения
Орфик захохотал, откинув назад лысеющую голову, а одутловатый Ташал расплылся в улыбке.
– Не на многое же ты претендуешь, барабанщик. – Я претендую на жизнь, а это не так уж мало. – Божественный Огус покидает нас, – голос жреца Атемиса гулом отозвался под сводами храма.
И в эту минуту вздрогнувший Элем увидел то, что подслеповатые глаза Атемиса не увидели бы никогда: там, в дальнем углу, прикрытые непроницаемым мраком, притаились люди, крепкие руки которых сжимали гибкие эбирские луки, а наконечники оперённых стрел целились не только в грудь Атемиса, но и в грудь божественной коровы Огеды. Будь они прокляты, эти знатные эбирские мужи! Они обманули Элема! Умрёт не только Атемис, умрет и Огеда, и её ещё неродившийся ребёнок. Наверняка, вельможи сговорились со жрецами, во всяком случае, с теми из них, кто недоволен всевластием Атемиса. А Элема они силой, и угрозами заставят одобрить смерть как Атемиса, так и Огеды. И народ поверит. Поверит божественному быку, у которого нет ни разума, ни языка. А может быть, не поверит, но всё равно промолчит. Кого волнует жизнь или смерть какого-то барабанщика, был он оболочкой Божественного Огуса или не был?
Свирепое лицо Атемиса надвинулось на Элема, зажженные факела выхватили из полумрака толпу знатных мужей, остановившихся у входа. Всё остальное утонуло в темноте, которая должна была стать для Элема вечной. В эту минуту и пришла в голову барабанщика одна удачная мысль:
– Божественный бык желает проститься со своей коровой.
На лице верховного жреца явственно проявилось неудовольствие, но отказать божественному быку или, точнее, наглецу Элему повода не было. Атемис поднял посох, и божественная корова стала разоблачаться.
Божественный бык проснулся при виде её сверкающего белезиной тела, и покорный его воле Элем шагнул на священную плиту. С глухим стуком ударил о камень рогатый посох Атемиса, и в ту же секунду за храмовой стеной зарокотали барабаны. Элему показалось, что божественный бык щадит Огеду, сдерживая рвущуюся на волю силу, да и внимание его было направлено в тот угол, где таились наёмные убийцы.
– Божественный Огус нас покинул.
Элем обернулся и посмотрел в глаза жреца Атемиса. Свирепое лицо кастрата исказила ненависть, а грозный посох устремился в грудь барабанщика. Но эта грудь так
– Божественный Огус остаётся, чтобы защитить свою Огеду.
Двурогое копье вонзилось в грудь Атемиса, и тот вспыхнул ярким факелом. Толпа знатных мужей завопила от ужаса, подалась назад и тут же обмерла, повинуясь невидимой, команде. Элем смотрел в их перекошенные ужасом лица и улыбался. Впрочем, торжествовал, кажется, не он – торжествовал кто-то другой, разраставшийся прямо на глазах до невероятных размеров. Во всяком случае, глаза Элема смотрели на происходящее уже сверху, из-под свода храма.
Чудовищный язык пламени рванулся с высоты и накрыл, захлестнул огненным плащом таившихся в углу наёмных убийц. Два десятка жизней слизнул этот красный язык, осветив храм до самых потаённых и удалённых его уголков. Уцелевшие лежали ниц на каменных плитах. Элем подал руку Элии и повёл её к выходу прямо по этим трепещущим от страха телам, и барабаны Огуса дробили Великую песнь Любви и Ликования в честь божественного быка и его Огеды.
Чеботарёв явлению убиенного супостатами Резанова не удивился, даже не попенял ему за беспокойство в столь поздний час. Судя по лицу, Виктор спать ещё не ложился и на все сто процентов был готов к разговору. Надо сказать, что Чеботарёвские апартаменты были наихудшими из всех, в которых за сегодняшний день побывал Резанов, о чём он не постеснялся сказать старому другу. Посетовав вскольз на государство, столь скупо оплачивающее хлопоты своих верных стражей.
– Воскрес, значит, – только и сказал в ответ на его сочувствие Чеботарёв. – А от тебя я ждал большей отзывчивости, – укорил Резанов. – Мог бы и всероссийский розыск объявить.
– Не было необходимости, – махнул рукой Чеботарёв. – Корытин расколол твоего «убийцу» Семёна Крылова в ту же ночь. На чём, кстати, вы с ним поладили?
– Мы с первого взгляда понравились друг другу ещё в ресторане. К тому же нашлись люди, которые склоняли Сеню к тому, чтобы убить меня всерьёз. Сеня хоть и не ангел, но в киллеры не рвётся.
– А зачем ты его заставил якобы звонить Халилову в присутствии Светланы? – Хотел дать в руки Лёшке Астахову козырного туза. Карта была краплёной, но он этого не заметил.
– Арестовать бы тебя, – задумчиво проговорил Чеботарёв. – За что же?
– Хотя бы за хулиганство на вокзале, где ты нанёс побои неустановленному лицу. – Пострадавший типчик, о котором ты столь сочувственно вздыхаешь, как раз и сидел за рулём иномарки, размазавшей троицу в тупике. Шрам у него заметный на подбородке, когда бил, вдруг вспомнил. Это он прикончил одного из ещё дышавших урок, добил рукоятью пистолета.
– На стволе найденного пистолета есть отпечатки пальцев, – подтвердил Чеботарев.
– Ну, тогда сравни, – сказал Резанов, протягивая Виктору футляр от кассеты. – Здесь тоже должны быть отпечатки.
Чеботарёв взял коробочку и аккуратно положил её на стол. Отпечатки жирных пальцев видны были даже невооруженным глазом.
– Моих не ищи, – разочаровал следователя гость. – Я в перчатках работал. – Жаль, – вздохнул Чеботарёв. – Можно было бы и тебя привлечь за сокрытие важной улики и помехи, чинимые следствию.