Родиться среди мёртвых

Кёрк Ирина

Когда доктор увидел Тамару, он остановился и сказал, что он должен вернуться в свой кабинет. Он ушел, но мне показалось, что он тайно следил за мной некоторое время из окна.

Тамара сидела на траве около ног своей сиделки и чертила что-то на земле маленькой палочкой. Ее остриженные темные волосы падали ей на глаза, и она время от времени откидывала их рукой.

Я стоял и смотрел на ее тонкие пальцы, бледные щеки, на ее длинную шею. Потом я подошел ближе и сел на траву рядом. Она посмотрела на меня. В ее

отсутствующем взгляде не было даже попытки узнать меня. Она отбросила палочку и стала стирать свои рисунки руками.

— Тамара, — сказала сиделка, и ее имя, сказанное безразличным тоном, звучало так странно. — Ты опять измажешь руки.

Тамара закусила губу и стала ковырять землю еще глубже.

— Ты должна вести себя прилично, когда у тебя гости. Этот господин пришел тебя навестить.

Я придвинулся ближе к Тамаре, предлагая ей платок; она нагнула голову, так что ее подбородок коснулся груди, и закрыла глаза. Как будто бы вспомнив что-то, она быстро дотронулась до шеи рукой.

— Я хочу его назад, — сказала она и посмотрела вверх на меня. — Отдайте мне его назад.

Ее голос звучал хрипло, и она несколько раз откашливалась.

— Ты же знаешь, что ты не можешь получить его обратно, Тамара, — сказала сиделка, — ты можешь поранить им себя.

Она повернулась ко мне:

— Она хочет свой крест обратно, она его все время просит с тех пор, что она здесь.

— Ты же порвала цепочку, — сказала она Тамаре.

— Это не я, это кто-то другой порвал цепочку.

— Тамара, — сказал я, — когда Александр придет, он тебе принесет крест.

— Нет, — сказала она. — Это неправда.

— Что же правда?

— Они похоронили Александра в очень маленькой могиле. Я думала, что он там не поместится, а он поместился. Он был такой маленький.

Я хотел взять ее за руку, но она отдернула ее и придавила коленом свои пальцы. Все, что я чувствовал в тот момент, было бессильно перед броней ее бреда, и все же я надеялся, что физический контакт вернет ее мне.

— Тамара, — сказал я, — ты знаешь, кто я?

Лукавая улыбка неожиданно появилась на ее лице.

— Вы тот человек, который всегда стоит около дерева, когда я прохожу мимо.

Я спросил:

— Имя Ричард тебе говорит что-нибудь? Ричард Сон-дере?

Она продолжала улыбаться:

— Я не знаю вашего имени.

— Вы здесь побудете некоторое время, я вас оставлю на несколько минут, — сказала сиделка. Я кивнул головой.

— Ты никуда не уходи, пока я не вернусь, — сказала она Тамаре.

— Вы мне принесли цветы? — спросила Тамара, кокетливый тон, как и остриженные волосы, казалось, принадлежал не ей.

Говоря подчеркнуто медленно, я сказал:

— В вашем доме росли олеандры внизу у лестницы, около ступенек.

Она перестала улыбаться и посмотрела на мои руки.

— А где баронесса? — спросила она.

— В

Англии, у дочери.

— Она здорова?

— Петров говорит, что да.

— Петров?

— Да, Петров, наш друг, твой и мой. Русский историк.

— Нет, нет. Не историк и не русский. Петров — официант.

— Его сын Николай вернулся из Америки. Он там женился.

Она сидела прямо, сложив руки, как прилежная ученица, отвечающая урок.

— Да, вот уже некоторое время тому назад. Его жена теперь в Сан-Франциско.

— У Петрова никогда не было жены.

— Да, не тут, в Шанхае.

Она качала головой, как ребенок, которого похвалили. Ее выражение переменилось, оно больше не было отсутствующим, она смотрела почти с комической сосредоточенностью на мое лицо, как будто бы с желанием допустить меня в сумрак своего изгнания.

— Ты помнишь, Тамара…

— Да, да, я помню.

— Ты помнишь тот день, когда началась война?

— Я помню, много людей было убито. Мы жили в большом холодном доме с большим садом и деревьями.

— Плакучие ивы.

— Нет, не ивы. Деревья с белыми стволами. Березы. Недалеко была большая река и большой собор.

— Нет, не река, а канал.

— И железные ворота?

— Да, черные ворота.

— Там был кто-то, кто пришел к нам однажды. Кто-то, кто любил меня.

— Да, — сказал я. — Да?

— Я не знаю, зачем он пришел, может быть, кто-то прислал его ко мне. Он был выше, чем я, и у него были сильные руки.

— Аты?

— Я была счастлива. Иногда я долго пряталась от него, потому что я хотела, чтобы он меня искал. Он ходил вокруг и звал меня по имени, негромко, про себя, молча, а я не отвечала, чтобы он сам нашел меня.

— И… нашел?

— Нет, он оставил меня. Он оставил меня, так же, как и все остальные, и никогда не вернулся назад.

Я взял ее руки, она не протестовала и не отодвинулась, а продолжала внимательно вглядываться в мое лицо, желая удержать связавшую нас нить, словно силилась таким образом выйти из своей безнадежной изоляции.

— Ты можешь мне сказать, кто был тот человек. Кто он был?

— Я не помню его имя. Я никогда не могла запомнить его.

— А ты помнишь, как он выглядел?

— У него были сильные руки.

— Алицо?

— Я не помню его лица. Я не могу.

— Он может еще вернуться к тебе.

— Он не вернется. Они его убили. Нет, не убили. Он просто оставил меня и мальчика. Потом они его похоронили в землю и пришли на поминки.

Вдруг она стала рыдать.

— Я не могу молиться за него, я не знаю его имени.

Тамара обвила рукой мою шею и прижала свой лоб к моей щеке. Как часто, лежа рядом с ней в темноте, я жаждал такого момента, лишенного страсти, когда физическая близость является выражением разделенного одиночества.