Родиться среди мёртвых
Шрифт:
— Вы тоже это слышали?
— Да, — сказал я. — Кто-то вошел в дом.
— Или вышел, — сказал он. — Между прочим, я все уже решил. Я хотел вам это сказать, но вы уже спали, поэтому я собирался сказать вам утром. Когда жандарм придет вас допрашивать, скажите ему…
— Подождите, — перебил я, — я слышу что-то.
Я подошел к окну и отодвинул черную штору. Минуту я не видел ничего, кроме крестов и плакучих ив. Когда вдруг появилась какая-то белая фигура.
— Боже, — воскликнул я, — что это, привидение?
Петров тотчас появился
— Господи, Матерь Божья, это же Тамара.
Я попросил его подождать меня в комнате и выбежал из дома. Тамара не стояла, как я ожидал, у могилы отца, она бродила вокруг босиком и пела. Я позвал ее. Она подбежала, опустилась на колени, и, обняв меня вокруг талии, прижалась ко мне. Я поднял ее. Сквозь тонкую материю ночной рубашки я чувствовал ее теплое, гибкое тело. Она стала неистово целовать мои губы. Я почувствовал боль и понял, что она укусила меня, только когда вкус крови появился во рту. Она засмеялась и, освободившись от моих объятий, бросилась бежать. Споткнувшись о крест, Тамара упала на могилу. Когда я подбежал к ней, она сидела смирно, положив руки на колени.
— Тамара, вы могли бы…
— Спасибо, я с удовольствием.
Она грациозно встала, сделала реверанс и подала мне руку.
— Я очень люблю эту музыку. Давайте танцевать.
Она начала кружить меня. Когда я остановился, она продолжала танцевать одна. Я крикнул ее имя, потом нежно повторил его, сказав:
— Умоляю, дайте мне проводить вас домой. Я знаю, вы расстроены. Они дали вам успокоительного?
— О, нет, — вскрикнула она, — я не дам вам обмануть себя. Я не позволю вам отвести меня назад в церковь. Я не хочу туда идти. Я хочу остаться на балу.
Я поймал ее за руку; она отдернула ее и опять упала. Я ждал, когда она встанет, но она продолжала тихо лежать на земле. Опустившись на колени рядом, я гладил ее волосы. Она поцеловала мне руку. Резким движением она села, ее лицо придвинулось к моему. Она прошептала:
— Не давайте им забрать меня. Пожалуйста, не давайте. Они это сделают, если вы не будете обнимать меня.
Я обнял ее крепко.
— Никто не заберет, — прошептал я.
— Да, заберут, они уже здесь.
— Кто? — спросил я.
— Священники.
Холод пробежал по всему моему телу, будто меня настигли видения ее больного разума.
— Ты можешь спасти меня, — очень громко сказала она.
— Как?
— Возьми меня. Возьми меня с собой в постель.
Я ласково поднял ее и повел в дом. Вожделение, которое заставило меня дрожать, когда впервые Тамара прижалась ко мне, теперь сменилось нежностью, много сильнее любой страсти, потому что нежность не то, что сладострастие, ненасытное чувство. Она начала плакать. В саду перед домом я остановился и спросил, не хочет ли она посидеть на ступеньках несколько минут. Я думал, что ей неприятно будет плакать в присутствии Петрова, который, наверно, теперь был на кухне и приготовлял неизбежный чай.
Тамара залезла ко мне на колени, когда я сел. Я сказал:
— Плачь, дорогая, плачь.
— Я
— И поэтому ты плачешь?
— Да. Они выглядели такими счастливыми все вместе, что мне захотелось плакать.
Несколько минут Тамара молчала. Я думал, что она заснула.
— Расскажи, какой была моя мама?
— Очень красивая, как ты.
— Ты никогда не называл меня красивой раньше.
— Нет?
— Нет. Другие папы часто называют своих дочерей красивыми; ты же никогда этого не делаешь.
— Но ты же красивая.
— Ты заставил меня оставить мою куклу там. Я никогда не любила другой куклы, кроме той, которую ты мне привез.
Вдруг она оттолкнула меня и прижалась к стене. Когда я протянул к ней руки, она завизжала. Петров открыл дверь. Тамара вбежала в дом. Разбуженный ее криком, Александр сбежал по лестнице. Он тоже протянул руки к Тамаре, но, увидев ее глаза, отступил. Тамара сорвала портрет царя со стены и поставила его на стол, подперев стаканом.
— Ему нужна была жертва, — сказала она, — и никто из вас не готов был принести ее.
Петров отозвал Александра и прошептал что-то ему на ухо. Александр кивнул. Он пошел наверх и вернулся одетым.
— Вы послали его за доктором? — прошептал я, когда Александр ушел.
— Нет, за амбулансом.
— Вы думаете, это необходимо?
— Да. Это уже однажды было. Вскоре после рождения Александра.
Я думал, что смерть генерала повлияет на Петрова по-другому. Я ожидал, что он будет потерянным, осиротевшим, но, хотя его скорбь была явной, казалось, что он как-то окреп.
— Тамара, — сказал он, — ляг и отдохни. Ложись на диван.
Она легла, но только на минуту. Снова встала, собрала несколько кастрюль и сковородок и выбросила их в окно.
— Не смейте кормить попов, — сказала она и подбежала к двери, но Петров уже был там и закрыл дверь на задвижку.
— Вы такой вульгарный, — сказала она.
Через минуту портрет царя и стакан были на полу, потому что Тамара выдернула скатерть из-под картины и накинула ее себе на плечи, как шаль. Она начала медленно ходить перед нами, как проститутка, предлагая нам свое тело. Петров закрыл лицо руками.
— А вы? — спросила она меня.
Тамара смеялась, когда прибыл амбуланс, но когда она увидела двух здоровых санитаров в белом, она подбежала ко мне.
В тот момент, когда они надели на нее смирительную рубашку и завязали рукава за спиной, безумие совершенно покинуло ее. Ужас был написан на ее бледном лице; это был ужас человека, который сознает, что происходит, а когда она повернулась ко мне, прежде чем ее увели, на нем было выражение упрека.
Петров уехал с амбулансом, и я сидел один, погрузившись в отупение, безмолвное и тяжелое. И только когда Александр вошел в дом, я понял, что он отсутствовал, пока мать увозили.