Родиться в Вифлееме [СИ]
Шрифт:
— Каждая неизбежность отбрасывает тень на грядущие вероятности. Редко бывает, что зерно избранной неизбежности вплетается во множество вероятностей, которые никак не принадлежат неизбежности. В твоем случае, Джеймс, была выбрана неизбежность — и ее тень накрыла все вероятности, что есть у тебя. Куда бы ты ни шел, чтобы ты не делал — ее зерно будет в каждой вероятности: как в той, что ты изберешь, так и в тех, что будут невоплощенными тенями.
— Это место начала, — «оно» указывает на окружающее нас под каменным небом. — Его больше нет, осталось только память, отражение,
Несмотря на теплый воздух над шпилем меня пробирает дрожь. Я чувствую, как мой рассудок дрожит над тонкой гранью, за которой безумие.
— Какой выбор? Вероятность чего?
— Ты не знаешь, — это не вопрос. — Не знаю и я. Если бы ты знал — то в этом разговоре не было бы смысла. Но ты должен понять так много, сколько сможешь. Иначе…
— Что? Что будет, если я не выберу?! — мне хочется, чтобы в голосе звучал твердый, уверенный вызов, насмешка — но себе я врать не хочу.
Мой двойник качает головой.
— Ты не понимаешь: ты выберешь. Ты придешь в миг, сойдутся вероятности — и одна из них станет неизбежностью. Остальные — зыбкими, смутными тенями. Нет пути, чтобы изменить это. Нет дороги назад.
«Оно» замолкает, смотрит на меня, словно раздумывая, что еще сказать.
— Представь, Джеймс, огромное море. Океан. Океан без дна. Безграничный, у которого есть только один берег. На берегу скалы. За скалами — холмы и равнина до горизонта. На горизонте — горы. Над горами — небо и звезды. Вы же — все, кто есть — муравьи на берегу, строящие замки из песка.
Что-то меняется в голосе двойника: я сам не могу сказать почему, но твердо знаю, что нужно слушать очень внимательно. Что это очень-очень важно.
И — как в туннеле — что время, отпущенное мне, истекает.
— Океан бьется в берег, накатывается волнами и отступает. В вечном, беспрерывном ритме. Иногда он смывает часть берега, а в другом месте насыпает гряду песка. Так было и так должно было быть. Но однажды поднялся ветер. Ветер гонит… по сути, только одну волну. Вода отхлынула от берега, к горизонту, где волна вздымается, растет, тянется к небу. И ветер гонит ее, подталкивает; волна несется, набирает с каждым мигом скорость. Она несется, чтобы стереть в пыль берег и скалы, смести холмы, разорваться равнину, раздробить горы и обрушить небо. Волна несется, чтобы уничтожить все, оставив только себя, единственную и бесконечную, оставить только свой безумный бег, в слепой ярости, порожденной ветром.
Но, ты должен понять, волне не хочется — если эти слова могут быть вообще применимы тут — этого бега. Ей не хочется крушить все, не хочется нестись вечно — ее устраивал ровный
Я слушаю, завороженный серьезным голосом двойника. Внезапно вспоминаю последнее, что запомнил, после рухнувшей стены в туннеле. «Пустота идет…»
Снова тень улыбки пробегает по губам двойника.
— Волна сминает вероятности, крушит неизбежности — чтобы в конечном итоге оставить одну единственную: вечную и неизбывную неизбежность пребывания себя. Ее мощь чудовищна — но пока не беспредельна. Еще можно остановить ее.
Мой двойник оказывается совсем близко, черная жуть под веками смотрит мне в глаза буквально в упор.
— Остановите ветер, Джеймс! Не дайте волне взметнуться выше звезд! Не дайте набрать мощи, больше мощь мириада светил! Иначе волна станет концом — и начала не будет! Остановите ветер!
Я заставляю себя стоять прямо, не отступить ни на сантиметр перед его напором, перед своим страхом. Не только из-за того, что дрожит в глазницах, но и что веет от его слов. И неожиданно спрашиваю совсем не то, что собирался:
— Кто ты? — я не могу заставить себя смотреть в эти глазницы, туда, где кольцами свивается чернильная субстанция — не жидкость, не газ — нечто непостижимое, нечто за пределами понимания, за пределами рассудка — и в тоже время я не могу не смотреть на нее. Она манит, тянет к себе, тянет в себя.
Двойник выжидает мгновение, потом чуть наклоняет голову.
— Представь волну, Джеймс. Волну в бесконечном океане, бездонном и бескрайнем. Представь волну, поднимающуюся к звездам, несущуюся вперед. Представь мельчайшую каплю этой волны, крохотный атом в ее, стремящейся к бесконечности, мощи… Представь луч света, ослепительно яркого, что бьет в эту каплю и отражается в тебя…
Я смотрю на своего двойника.
— Ты — этот луч?
— Нет, Джеймс. Я тень, отброшенная тобой.
Тишина между нами звенит. Я смотрю на двойника, вспоминаю туннель…
— Значит, все…
— Волна не знает тебя. Не знает вас. Вас нет для нее. Ты слышишь вибрацию воздуха — и называешь ее словами. Ты слышишь ритмичный шум — и называешь его музыкой. Ты слышишь свист ветра — и называешь его песней. Ты один из тех, чьих вероятностей коснулась волна, — кто слышит ее рокот, кто слышит рев ветра. Ты слышишь то, что ты можешь услышать, можешь понять, для чего у тебя есть нужные слова.
Мне кажется, мои губы сами шевелятся:
— Если мы остановим ветер… волна…
Мой двойник неподвижен. Только черная жуть в глазницах живет своей жизнью. Его голос беспощаден и холоден.
— Вода отхлынула от берега. Волна уже пришла в движение. Волна уже тянется к небу. Волна уже поднимается над горизонтом. Волна сокрушит берег, разотрет скалы в пыль, разорвет в клочья равнину… Но если вы остановите ветер, если волна не взметнется выше звезд, если волна не наберет мощь мириада светил — то, быть может, она пощадит горы и не обрушит небо. Будущее падет, но восстанет из пепла.