Родная душа
Шрифт:
– Это не ты, случайно, Ваня, по телеку выступал? Опять ведь триста! Научишь ты меня пить, только вот время соблюдать чижало до вечера. Сколько можно сделать, если с утра грамотно полечиться!
Старый Иван смотрел на соседа и пытался понять: во все времена он старался жить честно, по совести, если обещал что – делал, помочь кому – помогал и не ждал «спасибо», отвечал за свои слова. И сейчас, казалось бы, что-то не очень серьёзное, «житейское» вызывало в нём болезненные раздумья.
Он встряхнулся и, поднимаясь со стула, решил.
«Приедет – посмотрю. Если решу что, к бабке схожу, покаюсь…»
* * *
Сегодня
– У меня два ведра были, ещё от деда, наверно, остались… Сколько в их литров было, не знаю, но единожды схожу – и на баню семье хватает. Раз думал, облегчу себе дорогу коромыслом, дак оно через плечо токо «хрясь» – как не бывало. А сколько надо веса, чтобы коромысло сломать? Вот и суди сам!
Иван негромко смеялся, видя, как Проню с вёдрами носило по ограде.
– Долго же тебе ещё таскать, если ты эти, «лёгкие» вёдра, пока несёшь, половину выплёскиваешь. Может, тебе бидончик с крышкой снарядить? – быстрее получится…
Проня переставал улыбаться, послушно перестраивался, стараясь ступать плавнее и расчётливей! И это опять забавляло Ивана, находившего в друге сходство с невесткой, хозяйничающей впервые в доме под надзором родителей жениха… Наконец, управясь с делами, зашли отдохнуть домой. Иван сел и, вытянув ноги вдоль дивана, прикрыл глаза. Проня же, сделав привычный глоток и заедая его вкусным салом, ходил, как маятник, по избе, в сотый раз рассматривая ровные стены и аккуратные окна. Случайно глянув в окно и чуть не подавившись, громким шёпотом зашумел:
– Ой, Ваня, тревога! Невесту везут собственной персоной, вместе со свахой, прости, Господи…
У Ивана взволнованно захолонуло сердце и враз вспотели почему-то ладони…
– Неужели так просто: зайдёт сейчас и всё – бери меня? Или, может, так принято теперь?
Запутанный и испуганный сомнениями, он напрочь забыл, что «кандидатка» на его внимание должна быть, желательно, ненамного моложе его.
Проня, словно профессиональный шулер, за полминуты смахнул со стола всё, что могло вызвать справедливый гнев его жены и, остановившись в раздумье на секунду, добавил вслух: «Я, наверно, Ваня, в бане скроюсь! Ты же скажешь, что я пошёл домой ещё утром, а она уйдёт, я заскочу, оценю, как эксперт, это… независимый», – и он просто, как дым, усквозил в открытую дверь.
Иван подскочил к окну: женщины уже прошли в ограду. Он, вертанувшись, взглянул на себя в тёмное зеркало, висевшее на стене между окнами, одёрнул рубаху и неожиданно сел на старый табурет, закинув ногу на ногу. Подумав, что это слишком уж вольно, скинул ногу и положил руки на колени… Да что же это? Как провинившийся на партийном собрании! Он подскочил и сделал шаг к двери… Первой вошла Пронина жена и, даже не дав Ивану сказать «здравствуйте», «завелась»:
Вот и невеста,
не из сырого теста,
а из нормального проквашенного,
великой красотой крашеная,
не молодая и не старуха стогодовая —
под венец идти готовая!
Дед
Один человек запоминает другого человека в какой-то определённый момент жизни. И тот, меняясь для других, для тебя остаётся в одной поре. Ребёнку его мать до самой старости будет казаться молодой и самой красивой! А матери её ребёнок – всегда маленьким и беззащитным. И даже через много лет она, гладя его, уже седую, голову, называет его «маленький мой», совершенно уверенная, что он беззащитен вне её рук.
«Кандидатка» показалась деду настолько молодой, что он от потрясения словно лишился дара речи и только смотрел на неё. Она же была более подготовлена к встрече и, не замечая его ступора, подошла к нему и, протянув руку, заговорила спокойным мягким голосом:
– Здравствуй, Иван Сергеевич, вернее, Иван. Меня звать Надежда – просто Надя.
Дед, взявшись за её руку, еле слышно откликнулся:
– Привет, садитесь, – и совсем не к месту: – Спасибо!
Надя смотрела на него и улыбалась… На их счастье, Пронина бабка, ничего особенного не замечая, заговорила:
– Ваня, это Надежда из соседней деревни, вдовая тоже… Ей уже шестьдесят три, дети взрослые. Давайте знакомьтесь и решайте. Понятно, что не торопитесь. Ты, Надя, сама опять же думай, и если что, где живу, знаешь. А если не придёшь, так, значит, ещё лучше, правильнее… Ну, я пошла, – и бабка Лиза, чуть скрипнув половицами, вышла…
* * *
Надежда села на стул, тоже сложив руки на коленях, и стала осматриваться. Иван, в свою очередь, смотрел на неё, и ничего от волнения из слов соседки не поняв, пытался угадать, насколько же Надежда его моложе. Когда её глаза останавливались на нём, он опускал свои и по-юношески краснел шеей и ушами.
– Мне Лиза сказала, у тебя сын долго не был дома?
– Да. Долго, то есть не очень. Десять лет. Скоро приедет.
– Хорошо. Мои тоже отдельно живут, в городе. У дочери – дочь
взрослая, замужем недавно. У сына – два сына. Ещё учатся…
«Слава Богу, не такая уж она и молодая!» – пребывая в растерянности, подумал Иван…
По крыльцу протопали, и в дом вошёл улыбающийся Проня.
– Сидите, присматриваетесь? А я и говорю, что правильно, надо присмотреться! Чтобы потом вдруг изъян какой не обнаружился. Ты, Ваня, встань, пройдись, пусть Надя поймёт, что кроме хондроза всё остальное у тебя в порядке! А что вчера ты валялся – так это случайность, какая с каждым может быть.
Он прошёл к кухонному столу и, открыв его дверцу, достал почти пустую банку, вылил остатки в стакан и, подняв руку, сказал, теперь именно «невесте»:
– Это я за вас, слава Богу. Он, Ваня, гонит, но сам – ни-ни… Это у него – то за вспашку, то за дрова, то мне за помощь. В этом плане не переживай. И я, опять же, приду на подмогу! В общем, баня готова, и время уже. Я-то домой, моя наверно злится, думает, где я? А я – вот он! – Проня, не прощаясь, вышел, ещё что-то сказал в сенях и, не ожидая ответа, ушёл.