Родник пробивает камни
Шрифт:
— В каком он ЖЭКе работает?
— Да в нашем же. — Старушка хотела дальше рассказывать о наболевшем, но Петр Егорович остановил ее жестом поднятой руки.
— Я вас понял, Анастасия Артемовна, на следующей неделе обязательно зайду к вам. Посмотрю, как вы живете, попробую урезонить вашего соседа. Только прошу: все, о чем только что рассказывали, напишите. Может быть, придется связаться и с милицией.
Не успела закрыться за старушкой дверь, как на пороге показался инвалид на костылях. С виду ему было уже за сорок. Высокий, костистый. В недружелюбном взгляде
«Пьет», — подумал Петр Егорович, показывая вошедшему на стул. Тот садился долго, неловко, гремя костылями и озираясь по сторонам, как будто собирался сказать что-то очень важное и секретное, но боялся, не подслушали бы посторонние.
Петр Егорович хотел было сразу же оговорить: нехорошо, мол, с душком сивухи приходить на прием к депутату, но раздумал: уж больно много тревоги и нервозного напряжения таилось на лице вошедшего.
— Фамилия, имя и отчество?
— Иванов Михаил Николаевич.
— Адрес?
Инвалид сказал адрес, и Петр Егорович записал его в депутатскую книгу.
— Чем могу быть полезен, товарищ Иванов? — Петр Егорович оглядел с ног до головы инвалида. Мятая штанина на его единственной ноге на коленке пузырилась, в нескольких местах распоротый по швам и изрядно потертый серый пиджак был, как показалось Петру Егоровичу, с чужого плеча: уж больно несуразно он висел на худых плечах инвалида.
Иванов поднес кулак ко рту и хрипловато прокашлялся. «Конечно, пьет, и пьет изрядно», — заключил Петр Егорович, наблюдая, как трясутся пальцы инвалида.
— Просить пришел вас, Петр Егорович… Помогите лечь в госпиталь, чтоб отрезать от культи лишние два сантиметра. — На лице инвалида изогнулась скорбная подкова улыбки.
— От какой культи? — Петр Егорович не успел сразу сообразить, о чем тот говорит.
— Вот от этой самой, всего-навсего два сантиметра отмахнуть.
Инвалид резким рывком поднял короткий обрубок левой ноги и помахал им. И это помахивание культей с загнутой и пристегнутой к поясу брюк штаниной еще сильнее подчеркнуло физическую неполноценность калеки. Инвалид задышал часто, натужно…
И снова на Петра Егоровича наплыла удушливая волна водочного перегара. Он резко поднял голову и отшатнулся на спинку стула, который под ним жалобно заскрипел.
— Прошу вас, товарищ Иванов, быть поспокойнее, и в выражениях будьте поразборчивей. Вы не у пивного ларька, а на приеме у депутата.
Инвалид сипло и натужно захохотал. Смеялся, а лицо его было таким, будто он вот-вот заплачет.
— И этот ваш смех… совсем не к месту! — Петр Егорович бросил взгляд в журнал, где был зарегистрирован последний посетитель. — Прошу, расскажите спокойно и по порядку, что вас привело ко мне и чем я могу помочь?
Инвалид рассказал… Рассказал так, что Петру Егоровичу уже с первых слов стала ясна и очевидна вся сущность того самого инструктивного письма Министерства здравоохранения, в котором строго-настрого определялись медицинские показания
— И вы хлопотали? — тихо и даже с какой-то виноватостью спросил Петр Егорович, впервые за два года своих депутатских приемов растерявшись и не зная, что посоветовать избирателю.
— Где только не был, куда только не писал…
— Чем же могу помочь вам я, депутат райсовета, такой же, как вы, рабочий человек? — теперь уже как с другом советовался Петр Егорович, забыв в эту минуту, что не таким тоном и не эти слова должен он говорить своему избирателю.
— Говорят, что вы многим помогаете… А письма что? Бумага все стерпит. Если б их читали те, кому они написаны, а то ведь… не доходят. Вот я и пришел к вам, Петр Егорович, может, что посоветуете… — Теперь уже в голосе Иванова не сквозил прежний холодок досады и сдержанного напряжения. Он несколько успокоился, сидел расслабленный, опустив голову, и глядел под стол, откуда торчали грубые ботинки Петра Егоровича.
— А почему, собственно, такая точная мера: одним, таким же, казалось, инвалидам, дают машину, а другим не дают?
— Говорят, что можно обойтись с протезом и палкой.
— Вы пробовали ходить на протезе?
— Три кожаных рысака в упряжке стоят дома и все три сбрасывают, уросливые.
— Что значит «сбрасывают»? Не подходят?
— Почему не подходят?.. Подходят… Но такие швы мне во время операции наложили в полевом госпитале, что походишь на протезе два дня, а потом два месяца лежишь в госпитале, открываются швы, и все начинается сначала, как в сорок третьем.
— Где потерял ногу-то? — перейдя на «ты», спросил Петр Егорович, а сам мучительно думал, что бы такое посоветовать инвалиду.
И снова не то улыбка, не то гримаса плачущего человека искоробила губы Иванова в скорбной подкове.
— А там… Там… — Он закрыл глаза и сделал несколько судорожных глотков: видно было, что горло схватили нервные спазмы, — в Запорожье… Где делают эти самые… «Запорожцы»…
Петр Егорович-встал, крепко вцепившись пальцами в край стола, и слегка наклонился вперед.
— При освобождении?
— Да… Четырнадцатого октября сорок третьего года. В красноармейской книжке… там все записано…
Каретников видел, как по шершавой седеющей щетине небритой щеки Иванова скатилась слеза. Скользнув по подбородку, она упала на подвернутую штанину. Теперь Иванов был уже не таким, каким он перешагнул порог комнатушки, — с дерзким вызовом в глазах. Он сидел на стуле перед столиком депутата словно раздавленный, беспомощный и смертельно усталый.
— А вы ведь и не узнали меня, дядя Петя! — не глядя на старика Каретникова, глухо сказал Иванов.