Родник пробивает камни
Шрифт:
— Не могу. И не хочу!.. — И тут же, словно спохватившись, как-то неловко засуетился: — Почему вы ничего не едите? Пожалуйста, этот ананас великолепен. Вы только попробуйте. — Кораблинов угощал Светлану, а сам злыми глазами косился в сторону затянутой плющом эстрады, откуда неслись нахальные всхлипы саксофона, которые тут же глохли в звоне медных тарелок.
В кабину вошла высокая официантка с кокошником на голове. На лицо ее падал яркий свет лампы на высоком столбе.
— Почему оркестр играет одну пошлость? — спросил её Кораблинов.
Щеки
— Вы изволите, чтоб вам играли две пошлости?
Дерзости такой Кораблинов не ожидал.
— Почему вы стоите? Выполняйте просьбу клиента!
— Что я должна сделать?
— Попросите оркестрантов, чтобы они не хулиганили.
Просьба Кораблинова и тон, которым она была высказана, сбили спесь с официантки. Она сразу же поняла, что и здесь он оставался Кораблиновым, а она — всего-навсего официанткой, которой за неучтивость с гостями могут завтра же предложить написать заявление об уходе по собственному желанию.
— Простите… Вы не так меня поняли… Я просто пошутила. Сию же минуту передам вашу просьбу руководителю оркестра.
Она скрылась за купами буйной сирени. Кораблинов смотрел ей вслед до тех пор, пока не увидел, как ее белый кокошник мелькнул в просветах темного плюща, обволакивающего эстраду.
Музыка вначале притихла, потом совсем смолкла.
Сквозь зеленую стену плюща Кораблинов посмотрел на небо.
— Как бы не было дождя.
Светлана украдкой взглянула на часы.
— Уже поздно.
— Наш разговор только начинается. А дождя не бойтесь. Я попросил директора, чтоб к часу нам подали такси.
Светлана видела, что, чем больше Кораблинов пьянел, тем сильнее и заметнее просыпалось в нем неукротимое желание властвовать над окружающими. И как он ни старался мягко улыбаться Светлане и говорить ей нежные и ласковые слова, нет-нет да и проскальзывали подспудно скрытые нотки: «Все будет так, как я хочу!..»; «Я — Кораблинов»; «Что не подвластно мне?!» И это пугало и настораживало Светлану.
Его серые глаза стали почти бесцветными, белки глаз налились кровью, щеки побагровели еще сильнее. Но говорил он твердо, уверенно. Даже слишком уверенно.
Где-то над головой глухо прокатился гром. И снова Кораблинов наполнил рюмку и фужер. Теперь он это делал как-то механически, по инерции. Подняв свою рюмку, он долго смотрел на Светлану, словно собираясь сказать то самое главное, во имя чего они сюда приехали. Потом значительно и весомо, точно вкладывая в каждое слово какой-то особый, свой, кораблиновский смысл, проговорил:
— Выпьем за то, чтобы сегодняшняя встреча была первым днем нашей большой дружбы!
Светлана подняла фужер.
— За это… за это я готова выпить кубок Петра Первого.
И снова выпили. Оркестр тянул плавное танго. Небо прочертила молния. Где-то далеко над Москвой глухими перекатцами прокатился гром.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Владимир впервые
Владимир стоял у распахнутого окна и взглядом провожал каждую машину, которая смогла бы свернуть под арку дома. «Ну, сверни же, сверни сюда», — мысленно молил он, когда ему казалось, что это наконец та самая машина, в которой едет Светлана. Но все машины проходили мимо. «Волги» Кораблинова все не было и не было. А он ждал именно ее, черную кораблиновскую «Волгу». Сергей Стратонович сам великолепно сидел за рулем и редко к институту подъезжал на такси.
— Что ты там увидишь, в этой тьме кромешной? — стараясь чем-нибудь успокоить Владимира, спросила Капитолина Алексеевна. — Не размокнет, не сахарная.
— Жду черную «Волгу» Кораблинова. — Владимир бросал слова, как обрезки жести.
— Не думаю, чтоб он был на своей. Вряд ли Сережка рискнет после ужина в ресторане сесть за руль. Судя по телефонному разговору, он был хорош уже час назад.
— Не час, а почти два часа…
— Слабоваты у тебя нервишки, Володенька. Не представляю, с какой частотой билось твое сердечко на Даманском. — И, чувствуя, что перехлестнула в чем-то, задев не самое легкое место в его биографии, тут же решила смягчить свои слова укором старшего в адрес младшего: — Да будь же ты наконец мужчиной. Поглядись в зеркало — на тебе лица нет.
Владимир посмотрел на Капитолину Алексеевну, и ему от души хотелось сказать ей: «Старая московская стерва!.. Тебе бы сводницей быть в прежние времена, а не женой прославленного генерала!»
Подумал одно, а сказал другое:
— Наверное, они приедут на такси.
И отошел от окна.
— Господи! Сколько бы я отдала сейчас, чтобы хотя через щелочку, одним глазком видеть их лица, слышать их голоса, их разговор, — со щемящей тоской в голосе проговорила Капитолина Алексеевна и прикрыла створку окна.
— Зря вы все это затеяли, Капитолина Алексеевна… Все идет не так, не так…
— Если она с Кораблиновым, на ее голове не упадет и волоса. В этом я уверена.
И все-таки Владимир чувствовал, что в словах ее звучало скрытое волнение. И это передавалось ему и усиливало его тревогу.
— Но ведь ночь уже… Как же она будет добираться до дома? И такой ливень… А она в туфельках и в платьице. Даже зонта не взяла.
— Голубчик сизый, ты должен радоваться, что Кораблинов не прогнал ее. Значит, идет серьезная беседа.