Родники мужества

Выборных Иван Семенович

Командир Северного соединения партизанских отрядов Крыма П. Янпольский.

Комиссар Н. Луговой.

Начальник штаба Г. Саркисьян».

Да, жизнь в Симферополе начинает входить в нормальную колею.

* * *

А враг тем временем продолжает сопротивление, стремясь любой ценой задержать продвижение наших войск дальше, к Черному морю. В захваченных нами документах встречаются приказы, направленные на то, чтобы остановить прогрессирующую деморализацию гитлеровских вояк. Вот один из них, по 98-й пехотной дивизии врага. В нем сказано: «Кто находится на позиции и ушел в тыл без особо важных для этого

служебных причин, должен быть задержан первым попавшимся на его пути офицером или унтер-офицером и силой оружия приведен на старое место или застрелен за проявление трусости...»

Думается, это приказание исходило не только от командира дивизии, но и было санкционировано свыше.

В Симферополе нам стали известны новые акты зверств фашистских вандалов. 17-я армия врага уже оставила о себе такой «памятник», как Керченский ров. [90]

А в самом Симферополе было вскрыто еще одно место массового захоронения замученных гитлеровцами советских людей. Так, к 7 тыс. расстрелянных в Керчи прибавилось еще 2 тыс. в Симферополе, Старом Крыме, Карасубазаре и в других городах.

Кто они? В основном женщины, дети, старики. Назвать их всех поименно невозможно. Вот разве что профессоров Балабяна и Потапова. Этих людей знали в Симферополе все. Немало жизней спасли славные медики, работая еще в довоенные годы в Крымских здравницах. А в дни фашистской оккупации они пали от рук палачей...

Помнится, тогда чувства нашей беспредельной ненависти к врагу очень хорошо выразил поэт Илья Сельвинский, сотрудник армейской газеты. В своем стихотворении, написанном по свежим следам, он взывал к мести. Приведу эти строки:

Можно не слушать народных сказаний,

Не верить газетным столбцам,

Но я это видел своими глазами.

Понимаете? Видел сам!

Вот тут дорога, а там вон — взгорье,

Меж ними вот этак — ров.

Горе без берегов...

Нет, об этом нельзя словами...

Надо рычать, рыдать...

Семь тысяч расстрелянных в волчьей яме,

Заржавленной, как руда.

Кто эти люди? Бойцы? Нисколько.

Может быть, партизаны? Нет!

Вот лежит лопоухий Колька,

Ему — одиннадцать лет!

Тут вся родня его, хутор Веселый,

Весь самострой — сто двадцать дворов.

Милые... Страшные... Как новоселы

Их тела заселили ров.

Лежат, сидят, сползают на бруствер,

У каждого жест удивительно свой.

Зима в мертвеце заморозила чувства,

С которыми смерть принимал живой.

И

трупы бредят, грозят, ненавидят,

Как митинг шумит эта мертвая тишь.

В каком бы их ни свалили виде —

Глазами, оскалом, шеей, плечами

Они пререкаются с палачами.

Они восклицают: «Не победишь!»

Да, это стихотворение стоило того, чтобы о нем узнали все бойцы и командиры армии! И его читали, декламировали [91] на митингах, оно вело воинов в новые бои, звало к мести.

* * *

Итак, части и соединения 51-й армии двигались уже к Севастополю. Туда же были нацелены удары и еще двух армий фронта.

По мере нашего продвижения вперед, к морю, равнинная местность центральной части полуострова все чаще вздымалась горными складками. С каждым километром они становились круче, нависали над дорогами, стискивали их, все больше ограничивая маневр войск.

Противник, разумеется, укрепил все эти теснины. Здесь он то и дело устраивал засады, его танки и мотопехота при поддержке самолетов, базировавшихся на Севастопольском аэродроме, делали все, чтобы задержать советские войска.

Кроме того, гитлеровцы в спешном порядке отводили свои части и соединения с сивашского, перекопского и керченского направлений, ставя их на внешний обвод Севастопольского укрепленного рубежа. Мы знали, что этот рубеж проходит по очень выгодным для обороны высотам, таким, как Мекензиевы горы, Сахарная головка, Сапун-гора, Карагач. И представляли, сколь тяжело будет прорывать эту оборону и освобождать Севастополь. Но в то же время твердо верили — освободим!

На девятый день наступательных боев, а точнее, 17 апреля наша армия тремя своими корпусами вышла на линию Мекензиевы горы, Сахарная головка, Сапун-гора. Но овладеть Севастополем с ходу не удалось. Поступил приказ более тщательно подготовиться к повторному штурму, пополнить за счет партизанских отрядов и местных жителей, подлежащих мобилизации, части и соединения. Следовало также подвезти боеприпасы, горючее, продовольствие.

Противник, естественно, тоже не терял времени даром. Он лихорадочно совершенствовал свою оборону, еще больше насыщал огневыми средствами передний край, опоясывал склоны высот многоярусной системой огневых точек. В полосе наступления только нашей армии противник разместил на каждый километр обороны десятки дотов и дзотов.

Впоследствии мы произвели более точный подсчет огневой насыщенности вражеской обороны. Выяснили, что [92] против нас действовали 106 дотов и 211 дзотов. А при пересчете на стволы выходило 120 пулеметов, 30 орудий и минометов на 1 километр фронта. Что и говорить, очень внушительно!

— Ничего, одолеем и эту оборону! — убежденно сказал во время одной из наших бесед командир роты капитан (ему было присвоено очередное воинское звание) Субачев. — Силы теперь на нашей стороне. Не то теперь уж время. Помнится, когда мы стояли в обороне под Севастополем, а немцы наступали, двести четыре тысячи солдат они кинули на нас. Да еще при поддержке почти полтысячи танков и шестисот самолетов. А нас тогда намного меньше было. Но ведь двести пятьдесят дней держали их здесь. Ну а сейчас... Сейчас легче. Вот малость подучим новобранцев и — в бой.