Родники
Шрифт:
— Когда папку твоего взяли? — деловито спросил он.
— Три, а может, четыре дня, — ответила Дуняша.
— На фабрике или из дома?
— Из дома. Мы только спать легли. Катюшка от Никиты Васильевича прибежала, дверь оставила отпертой. Мы и не посмотрели. Вдруг стучат, и сразу же слышу, кто-то открыл дверь. Вошли околоточный и двое полицейских или жандармов, что ли. «Вставай!» — говорят папке. Он встал, быстро одёжу на себя накинул, а полицейский подошёл и щупает у него по карманам. Мамка вскочила, испугалась; сразу не поймёт, кто, откуда. А папка ей: — «Засвети,
— Ну и как? Что-нибудь нашли? — спросил Митюшка. Он присел на подоконник, и его рыжеватые волосы засветились на солнце. — У нас в казармах чуть не каждую ночь обыски, да не находят!
— Не нашли ничего, — сказала Дуняша. — Папка спокойно так сидел с краю на кровати. Один полицейский ему сказал: «Ничего, доищемся». А папка ответил: «Ищите, ищите, я чего сам не положил, того никогда не ищу».
— А Ксения? — вырвалось у меня.
— Мамка тоже сидела на табуретке, всё глядела за ними, куда лезут да что перебирают. Мы с Катюшкой заплакали, а папка сказал: «Что же это вы, дочки, вздумали? Плакать не о чем. Всё будет ладно». — Дуняша вздохнула. — А потом они говорят папке: «Одевайся, пойдём». А папаня засмеялся. «Я, — говорит, — к этому всегда готов!» И увели. Мы всё плакали с Катюшкой, а мамка и говорит мне: «Ну-ка, дочка, лучше помоги мне всё убрать да и ложись, спи. Отец наш — честный человек. Тем, что преследуют его так, не обижаться, а гордиться надо».
Дуняша рассказывала обо всём спокойно, только слёзы иногда набегали, и она утирала глаза.
Прибежала с улицы Катюшка; она стала такой большой, что я ее сразу и не узнала. С трудом я усадила её себе на колени.
— А ты как, Саша? Отпросилась ко мне? — посмотрела на меня Дуня.
Я отрицательно покачала головой.
— Как же так? Тогда тебе идти надо! — озабоченно сказала она. — Спасибо, Санечка, что приходила, подружка дорогая!
По правде сказать, меня тревожила мысль о доме, но и уходить не хотелось.
— А пойдём к Мелании Михайловне, — вдруг сказала Дуняша. — Не знаю, дома ли Никита Васильевич. Всё равно им показаться надо. Это же обида: была в ихнем дворе и не зашла.
Дедушка Никита Васильевич стругал в кухне какую-то доску и очень обрадовался мне.
— Самая дорогая гостья пришла! — сказал он, гладя меня по голове. Против ожидания он почти совсем не беспокоился, что я ушла из дому без спроса: — Ничего, Сашенька, беда, конечно, есть в том, что не сказалась. Но уж раз сделано, тужить нечего, а надо поправлять! Погостишь полчасика, да я вас с Митей ещё и на конке прокачу! Пойдём-ка, голубка, к бабке Малаше.
Мы вошли в небольшую переднюю, где стоял сундук, застеленный сшитой из пёстрых лоскутков покрышкой. Лоскуты в ней были так искусно вырезаны и подобраны, что казалось, цветистая затейливая ткань нарядно развернулась перед нами. Открыв маленькую дверь, дедушка пропустил меня вперёд, и я увидела совсем ещё не старую, как мне показалось, темноволосую женщину,
— Вот кто к нам пришёл, Малаша, — сказал дедушка. — Узнаёшь?
— Узнать-то трудно, а догадаться можно! — весело ответила моя бабушка.
И тут я заметила морщины на её лице. Помню, меня удивил её весёлый, звучный голос.
— …Всё, всё знаю, как вы жаворонков ходите слушаете, как тебя дедушка на Трубный рынок водит, как морских жителей тебе покупает. В молодости-то я ведь какая резвая была, вся в тебя… — Она повернулась к дедушке: — Угости-ка её яблочком.
— Угощать, пожалуй, её не стоит, — сказал дедушка, — она самовольно к Дуняше прибежала.
Бабушка хотела сделать строгое лицо, сдвинула брови, но тут же неудержимая улыбка тронула её полные красивые губы.
— Беда, беда! — покачала она головой. — Слушаться ведь старших-то надо, на то ты ещё девочка маленькая. Вот вырастешь большая, тогда по своей воле живи. С кем же ты прибежала?
— А с Митей.
— Ну, с Митей, — серьёзно, но со смешинкой в тёмных глазах сказала бабушка, — так это ещё ладно. Где же он?
— Он у Дуняши сидит.
— Тебе можно было бы с нашей Варей придти. Она бы тебя и привела. И мама бы отпустила. Ну, да уж ладно: давай грех пополам!
Рассказать, как в комнате Мелании Михайловны собрались Митя, Дуняша, Катюшка, как мы ели яблоки и играли в старые, растрёпанные карты с бабушкой в «пьяницы» и в «носы», — значит заглянуть в безмятежный и добрый час детства. Наконец дедушка Никита Васильевич скомандовал собираться, и, расцеловавшись с Дуняшей и вовсе позабыв спросить её, как же они с матерью теперь живут, мы пошли к конке.
Дома меня встретила мама. Трудно сказать, какого приёма я ожидала. Не думала же я, что меня ударят или поставят в угол, но всё-таки было страшно.
— Где ты была? — спросила мама строго. Ходила к Дуняше на Пресню. — Я побоялась сказать, что ходила с Митей: на обратном пути он только дошёл с нами до ворот фабрики и отправился домой.
— Ну так и иди туда, откуда пришла. Раз ты у меня не спрашиваешься, ты мне не нужна.
Но мама-то была мне нужна! Я громко заревела, и в это время вошёл дедушка Никита Васильевич.
— Ты уж прости её, Грунечка, она больше не будет, миролюбиво сказал он.
— Не люблю потатчиков! — отрезала мама. Раз она не слушается, пусть и отвечает за это. Хорошо, что Данила догадался, куда они с Митей пошли.
И вдруг мне стало так горько, так обидно!
— А Клавдичка бы мне ничего не сказала, — крикнула я, — она бы меня не ругала за то, что я пошла!
— Почему ты знаешь? И Клавдичка бы ругала, — уже не так уверенно сказала мама.
— Нет, я знаю, что не ругала бы: дядю Стёпу в тюрьму посадили…
Мама остановилась передо мной.
— Откуда это тебе известно?
— Я слышала, как тётя Варя тебе рассказывала.
— А тебе нечего было слушать. Детям не обо всём надо знать.