Родники

Емельянова Нина Александровна

Земля всё развёртывается и развёртывается, невозможно отвести глаз от зеленых откосов, по которым высыпали первые весенние цветы, от маленьких серебряных речек, от переездов, где стоит, ожидая, пока мы проедем, сторож с зелёным свёрнутым флажком.

Он держит флажок перед собой, как свечку в церкви, а сам смотрит на пробегающие вагоны, и мне кажется, этот дядя с прямыми седыми усами, наверно, замечает, что мы с мамой сидим у окна нашего зелёного вагона и едем. Как же иначе? Это же всё устроено для того так замечательно, чтобы перевезти нас на какую-то неизвестную мне станцию — Анну, о которой мама говорит с ласковым блеском глаз, и, когда она спокойно отвечает мне на

мои вопросы: «Приедешь — увидишь», — губы её складываются в улыбку. И, хотя в поезде едет много разных людей, я всё-таки уверена, что сторож именно для нас держит свой весёлый зелёный флажок.

Мне кажется, что всем очень хорошо и приятно жить на этих широких полях, в светлых рощах, под светло-голубым весенним небом. Хочется остаться в любом месте из тех, мимо которых мы проезжаем: можно жить вот в этой железнодорожной будке, ходить гулять в маленький лесок за ней, играть с девочкой, которая стоит, держась за юбку своей матери, и машет мне рукой. Но будка остаётся сзади, впереди новая станция, и мама начинает собирать вещи: она говорит, что мы скоро приедем.

Один раз с тех пор, как мы уехали из Москвы, мы уже приезжали в большой город — Воронеж. Тогда мы ехали вечером и всю ночь, так что в окно ничего нельзя было рассмотреть, а утром я увидела голые ветви деревьев и мокрые крыши какой-то станции, а за ней холодные, неживые поля и застывшие на морозце грязные колеи куда-то ведущих дорог. Потом разогнавшийся было поезд стал убавлять ход, он шёл всё тише, тише, совсем тихо… И вот стена большого вокзала надвинулась и загородила поля, и дороги, и серое, покрытое неровными облаками небо. Мимо окон вагона побежали и громко заговорили какие-то незнакомые люди. Дали звонок — наш поезд прибыл.

«Куда он прибыл? Какой это город? — думала я. — Что в нём хорошего для меня, раз в нём не будет ни Дуняши с Катюшкой, ни Кондратьева с дядей Петром, ни дедушки Никиты Васильевича, ни «учительницы» Марии Степановны, ни многих из любимых мною людей?»

С площадки вагона я смотрела, как носильщик в белом фартуке, похожий и фартуком, и бородой, и внимательным взглядом на Данилу-дворника, поднимает и взваливает на плечо чей-то тяжёлый чемодан, хватает рукой большую корзинку и, быстро шагая, несёт вещи к широкой двери, над которой написано слово «Воронеж». Мне становится жалко себя и всех, кого я больше не увижу, и слёзы навёртываются на глаза.

И вот, когда мы, пройдя через вокзал, вышли на небольшую площадь чужого мне города и я угрюмо смотрела на круглый садик, около которого стояли извозчичьи пролётки, мама сказала мне: «Не думай, что тут нет никого из родных людей: тут близко живёт Клавдичка»…

И как же встрепенулось сердце, как сразу всё осветилось кругом, и мокрые булыжники мостовой так весело заблестели в косом и бледном солнечном луче! «Близко», — значит, мы увидимся с Клавдичкой!

Но мы долго с ней не виделись, так долго, что я перестала мечтать о том, когда она приедет к нам. Сначала нам надо было найти квартиру, где жить, потом отец устраивался на работу, потом подошло время готовиться к экзаменам в школу. Я стала заниматься с Александрой Дормидонтовной, и уж некогда было и думать о том, когда же приедет Клавдичка. И однажды, после того, как я выдержала экзамены в первый класс, мама сказала мне, что скоро мы поедем в одно очень хорошее место. А куда — сюрприз!

— Мы поедем к Клавдичке?! — закричала я.

— Почему непременно к Клавдичке? — сказала мама. — Может быть, совсем и не к ней.

Но мне радостно смотреть в окошко, ждать станцию Анну и думать, что вдруг мы едем к Клавдичке и с нами там случится что-то очень хорошее.

Поезд наш

убавляет ход, но впереди я не вижу никакого вокзала. С левой стороны пути, среди полей, виднеется два ряда хат, крытых соломой, ребятишки бегут по улице, как будто собираются догнать поезд. И в самом деле, паровоз наш, словно поджидая их, начинает сбавлять ход, он даёт свисток, вагоны двигаются медленно и останавливаются.

Перед нами узенькая лента перрона небольшой станции; на здании вокзала я читаю крупную надпись: «Анна».

Мы с мамой выходим на площадку вагона и останавливаемся на верхней ступеньке. Станция кажется пустынной; наверно, только с приходом поезда здесь появились немногие приехавшие пассажиры. Перед станционным зданием, там, где висит колокол, стоит человек в красной фуражке, начальник станции.

Поодаль от него высокий человек, глядя куда-то над моей головой, снимает кепку; у него тёмная небольшая бородка, из-под тёмных бровей смотрят ласковые голубые глаза.

В это время кто-то берёт мою руку, я поворачиваю голову и немного внизу перед собою вижу милое лицо Клавдички. Клавдичка загорела, волосы её блестят на солнце из-под лёгкого газового шарфика. Она смотрит на меня снизу своими говорящими глазами. Я кричу восторженно, прыгаю со ступеньки вагона к ней и повисаю на её шее; я не пускаю её ни вперёд, ни назад. Мимо нас проходит тот высокий человек с тёмной бородкой, он поднимается на ступеньки и берёт из рук мамы небольшую нашу корзинку, чемодан и чайник с привязанной к нему крышечкой и целуется с мамой. Когда он спрыгивает к нам, крышечка звенит по чайнику, он смеётся, говорит Клавдичке: «Покажи же мне Сашу!» — и, поставив чемодан на землю, серьёзно протягивает мне большую свою руку.

Это, конечно, и есть дядя Ваня!

— Федот! — кричит он белобрысому парнишке. — Возьми-ка вещи.

И вот мы сидим в плетёном тарантасе на пышно положенном в него сене: Клавдичка рядом с мамой, я — напротив, а дядя Ваня садится на козлы и берёт вожжи. Федот, устроив чемодан сзади и привязав его верёвкой, тоже вспрыгивает на козлы, лошади трогаются, и первое в жизни неизъяснимо чудесное ощущение движения колёс по мягкой земле охватывает меня радостью.

— Как у вас хорошо! — говорю я.

В деревне

Самым замечательным в этой новой, хорошей жизни было просыпаться ранним утром, быстро одеваться и совсем одной выходить за ворота. Как ни удивительно, а солнце уже успело подняться довольно высоко и стоит над ветвями высокого дуба. Вся трава на выгоне перед воротами необыкновенно свежа и ярко зелена. Воздух чист; вчера ещё пыльная, дорога лежит спокойная, приветливая и мягко подаётся под моими босыми ногами.

Рядом с дорогой тянется канава; на южной стороне её поспела земляника. И стоит лишь перепрыгнуть туда, как очарование ясного летнего утра овладевает мной во всей полноте, и я, сорвав несколько ягод, сажусь около куста шиповника, усеянного бледно-розовыми душистыми цветами. По розовому лепестку ползёт узенький бронзовый жучок, надо мною гудит шмель, спускается всё ниже, цепляется за лиловатый цветок мышиного горошка и, раскачиваясь вместе с цветком, вдруг опрокидывается и всею тяжестью повисает вниз спинкой. Теперь я могу рассмотреть его цепкие лапки, его мохнатое тельце, его усилия залезть головой в цветок. До чего же всё превосходно здесь, у Клавдички и дяди Вани! Как всё интересно!