Родники
Шрифт:
Утром Ксения вышла проводить нас с дедушкой и всё показывала, как было во время боёв, откуда стреляла артиллерия, откуда подходили солдаты, как падали убитые на баррикаде, — видно было, что впечатления тех боевых дней врезались ей в память.
— Ой, Сашенька, — вдруг воскликнула Дуняша, — я же совсем забыла! Погоди! — и взбежала на крылечко.
Через минуту она вышла и протянула мне красивую голубую ленточку с вытканными по ней цветочками — самую лучшую дуняшину ленточку.
— Это тебе на память, — сказала она.
Когда я уходила с дедушкой Никитой Васильевичем
Этот день открыл мне и ещё новое из того, что случается в жизни. Кажется, уж полагается, если расстаёшься с людьми, побыть с ними подольше на прощанье, но, значит, случается и так, что ничего такого не происходит. Это, помню, сначала не понравилось мне, какая-то ненадёжность жизненных намерений вдруг всплыла передо мною, но тут же в мимолётной встрече Кондратьева с семьёй я угадала то крепкое и верное, что в ней было.
В школу!
За участие в рабочей демонстрации моего отца уволили с фабрики. Мы переехали из Москвы в Воронеж, и я опоздала поступить в приготовительный класс.
Отцу надо было искать место, но это было трудно: он же был уволен и его называли «неблагонадёжный». Так я услышала новое слово. Оно относилось к моему отцу и как бы отрицало всё то благое и надёжное, что было в нём и так крепко чувствовалось людьми.
Чтобы не пропускать год, меня стали готовить к экзаменам в первый класс. Зимою мама учила меня писать. А за два месяца до экзаменов, уже весной, со мною стала заниматься учительница Александра Дормидонтовна.
Александра Дормидонтовна жила в нашем дворе, в маленьком флигеле. Я видела, как она проверяет тетрадки, сидя у своего окна. Русые волосы у неё зачёсаны гладко назад, как у мамы, а взгляд спокойный и печальный. На чёрном платье всегда пришиты белые воротничок и нарукавнички.
Когда она пришла к нам в первый раз, мама сказала:
— Вы с ней построже. Если будет баловаться, скажите мне.
— Нет, зачем же! Мы сами справимся, — ответила учительница и, когда мама ушла, сказала: — Прочитай мне любимые твои стихи.
Я стала читать: «По синим волнам океана…»
Она дослушала до конца.
— Я их тоже люблю. Только спешишь, спешишь… Прочти ещё раз.
И стала останавливать меня на каждой фразе и подробно объяснять мне, почему я читаю неверно. От этого мне стало скучно. За окном видны были зеленеющие ветки деревьев. Я попробовала покачаться на стуле.
— Не качайся на стуле, — остановила меня Александра Дормидонтовна, — не будь рассеянной. Возьми тетрадку, мы напишем диктант. И стала диктовать: — «Люблю грозу в начале мая». Написала?
Слово «гроза» она
Так Александра Дормидонтовна продиктовала мне четыре фразы. Потом взяла у меня тетрадку и стала читать, медленно произнося слова.
— Почему ты написала «гроза» через «о», а не через «а»?
— Так красивее, — ответила я.
— Написала ты правильно, но правильно писать надо не потому, что это кажется тебе красивым. Надо подумать, почему пишутся слова именно так. Почему ты написала «в начале» двумя словами?
— Не знаю, — ответила я.
— А ты видела, читая книжки, что иногда «вначале» пишется вместе, одним словом?
— Видела.
— Подумай, почему же ты написала двумя?
Думать мне не хотелось: всё равно ведь я и без раздумья напишу правильно.
Когда вошла мама, учительница сказала:
— Замечательная зрительная память, пишет совсем без ошибок. Но нет привычки думать. Рассеивается, смотрит по сторонам и грамматики не знает.
Когда Александра Дормидонтовна ушла, мама спросила:
— Ну, как вы занимались?
— Немножко скучно было, — сказала я.
После урока я пошла гулять во двор.
Мальчики и девочки играли в лапту и позвали меня. Сынишка дворника, Вася, спросил:
— Ну много ты там научила?
— Я пишу, как большая, без ошибок, — важно сказала я. — У меня замечательная зрительная память. Сама учительница сказала.
— А ещё чего она сказала?
Но о том, что ещё сказала учительница, я умолчала.
Вася засмеялся и закричал так, чтобы Александра Дормидонтовна услышала в своей комнате через открытое окно:
— Она всему уже выучилась. Она больше учительницы знает!
И все ребята засмеялись. Я обиделась на них и ушла домой.
В следующий раз я спросила Александру Дормидонтовну:
— А зачем надо учить грамматику?
— Чтобы писать правильно.
— Я и так пишу правильно.
— Ты думаешь, что грамматика тебе не нужна? Ты и так всё знаешь?
Я кивнула головой.
— Ну, нет! — ответила она. — Твое знание — ещё самое, самое маленькое знание. Грамматику надо знать, чтобы быть грамотным человеком. И, главное, надо думать над каждым словом, почему оно пишется так, а не по-другому. Тогда не ошибёшься.
— Я и так не ошибусь!
— Посмотрим! — улыбнулась она.
Но я и на самом деле ошибалась редко. В то время, когда я училась, у нас в азбуке, кроме буквы «е», была ещё буква «ять». Они произносились одинаково: «е», — но одни слова писались через «е», а другие через «ять». Запомнить это было не очень просто. Мне помогала в этом моя хорошая память. Когда я читала сама, я легко запоминала, как пишется каждое слово. Если книгу кто-нибудь читал вслух, мне надо было несколько раз услышать, чтобы запомнить рассказ или стихотворение, но, увидев стихи своими глазами, прочитав их раз или два, я запоминала их наизусть и всегда потом помнила, как они расположены на странице, помнила самую форму строк и картинку, если она была нарисована.