Родной очаг
Шрифт:
— Кривой край строится!
Сначала все ходили на толоку — радостно было собираться всем миром, вместе работать, радостно было смотреть, как поднимаются хаты. Будто сами собой. Ну, конечно, не сами, — мастеров не много в своем селе нашлось, из соседних поприходили, и все же так быстро ставились хаты, будто сами росли.
Ганка тоже приходила, тоже помогала — то одни попросят, то другие. И это она первая заметила, что со всех краев приходят люди, кто только может, а с Домашиного болота — хоть бы тебе один человек
— Завидуют, наверно, люди, а что же еще? — судили женщины. — Завидуют, что не им строят.
— Каждому хотелось бы, — подкидывала Ганка, — а только ведь не каждому везет. Вот хотя бы и я…
— Э-э, Ганка, молчала бы! И не сожгли вас, и бомбой не раскидало!
— Слава богу, не раскидало. А только хибара моя совсем никудышная, того и гляди — потолок на голову упадет.
— А как будет падать, так вы его головой и подоприте. Вам еще хорошо, есть где с детьми спрятаться, а этим, что на Кривом краю? В землянках барствуют!
— Да я что…
— Не будьте, Ганка, такой, как те — с Домашиного болота.
Ганка возьми и задумайся — а почему не пришли с Домашиного? И все, как один! Наверно, сговорились. Обидно, конечно, когда соседу строят, а тебе нет. Но людям на Кривом больше не повезло, чем на Домашином. На Кривом краю всех подряд сожгли, а на Домашином — пять-шесть хат, а остальные не загорелись.
Ганка мазала-мазала стены глиной, пока руки сами не опустились. В самом деле, как это получается, если подумать: домашане партизанам помогли, немцы их тоже жгли — а хат им не строят?
— Люди добрые, — затеяла тогда разговор Ганка, — что же это получается? Домашане партизан пригрели, крыши свои коням их скормили, а мы хаты на Кривом ставим? Как же это так?
— Завидно, что не вам?
— Пусть мне не строят… Но что же это такое?.. Сначала пусть бы на Домашином болоте построили. У них же партизаны…
— А разве люди с Кривого виноваты, что партизаны к ним не пришли? Если бы сюда пришли, так разве не помогли бы им? Точно так же помогли бы!
— А я говорю, что они виноваты? — словно бы даже смутилась Ганка. — Да только вышло оно все не так…
— Тогда вышло так, а теперь иначе!
Ганка рассуждала вслух, а вокруг нее уже и немалая толпа собралась.
— Не все ведь мужчины воевали. Кое-кого не взяли, кое-кто сумел отвязаться своими хворобами и болячками. Так кто же заслуженней? Заслуженней те, кто воевали. А с Домашиным болотом вышло так, что оно и партизанам помогло, и немцы его покарали, а благодарности за все это нет.
Ганке возражали:
— Потому Кривой край и сожгли, что Домашино болото гореть не хотело.
— Еще и на Домашином построят!
— Что же теперь делать: забирать обработанный лес и на Домашино болото нести?
— Разве на Кривом краю не сироты, не вдовы? Разве тут не в землянках гниют?
Удивительно, но Ганка оставалась спокойной, ровной. Свое доказывала:
— Верно.
— Так чего же ты, тетка, хочешь? — начали уже сердиться на Ганку. — Воду мутишь, от работы отрываешь своей болтовней. Может, тебя кто подослал?
— Подослали, а как же, — закивала головой Ганка и горько улыбнулась, что о ней могли такое подумать.
— А раз не подослали, так скажи, чего хочешь? Чтоб вот это все сломали и на Домашино болото перенесли?
— Ломать не нужно, — возразила Ганка. — А только у тех людей, которые еще не начинали строиться, забрать лес и домашанам отдать.
Пока шел этот разговор, собрались со всего Кривого края. Начали кричать, шум подняли, смеялись над Ганкой. Совсем распалились женщины, разошлись так, что побледнела Ганка, рада была бы птицей выпорхнуть из этого столпотворения, да не выпорхнешь. Хорошо, что кое-кто начал ее защищать: а что, говорили, правда, как-то оно не так все повернулось, как нужно бы, и Ганка не просто языком треплет, а дело говорит.
Только Ганку и спасло, что появились у нее единомышленники. А как отстояли ее, почувствовала она себя злой и решительной. Тогда не только сама с толоки ушла, но и целую компанию увела за собой. А та компания по домам не разошлась, а отправилась на Домашино болото. Там стали ходить по землянкам да ободранным хатам, до сих пор соломой не покрытым. Стали говорить домашанам: что же это такое на свете делается, а?
А домашанам и говорить ничего не нужно было, домашане и сами умели про свои обиды говорить не хуже других.
К Балку! К Балку! Он председатель сельсовета, он насчет строительного материала в районе договаривался, так он и должен распорядиться им по-хозяйски, а не как-нибудь. Уж если Балко не сумеет по-умному повернуть, тогда кто ж сумеет? Он и на свете пожил столько, сколько не каждый способен, и войну провоевал так, как не каждый воюет, и председателем поставили потому, что голова у него вон какая…
Сошлись к Балковой хате не только с Домашиного болота, но и с Кривого края. Запрудили двор, дорогу, дети влезли на тополя и вербы, чтоб виднее было. Пришли даже бабки и такие старые-престарые, что только на пасху со своих печей слезают, да и то лишь в те годы, когда солнышко хорошо греет.
Балко ничего понять не мог. Дало государство лес, помогло, чем могло, — следует благодарить. А недовольны чем? Помочь каждому, кто пострадал, пока сил не хватает. Вот заживим немного тяжелые раны, тогда уже всем, непременно…
Толпа гудела.
Балко стоял-стоял, смотрел-смотрел, а потом гнев его обуял, да так, что кинул шапку на землю и ногой топнул. Подействовало — толпа угомонилась, удивленная, что у всегда спокойного Балка терпенье лопнуло, и теперь с любопытством смотрела на председателя.