Родня
Шрифт:
Конский топот послышался за спиной, затем крики, и он пришпорил коня, а когда Бегунец, отягченно ухая нутром, лег было на крупную рысь, Хемет оглянулся. Его настигали четыре всадника. Хемет отвернулся и опять стал подгонять коня. Его уже настигали, стали обходить, а он и не думал останавливаться.
— Далеко ли собрался? — почти в ухо сказал ему Каромцев и перехватил узду.
Хемет молчал.
Каромцев, уронив поводья и упираясь в луку седла обеими руками, вгляделся в пленника Хемета и, выпрямившись в седле, кивнул спутникам. Те приблизились, плотно окружили
— А ну-ка, снимите его, — приказал Каромцев, и бойцы сняли пленника.
— Не отдам, — сказал Хемет, не глядя на Каромцева. — Он ничего вам плохого не сделал.
— Помолчи! На то есть суд, чтобы судить бандитов, — услышал Хемет суровый, почти жестокий голос и вслед за ним топот копыт.
Бегунец повернулся и тронул было за конями, но Хемет придержал его и простоял до тех пор, пока бойцы и пленник среди них не скрылись в сумеречных потемках городочка.
Разве он просил их о защите и помощи, разве он неправильно бы сделал, поступив с противником так, как он думал поступить? Почему он не волен поступать со своим врагом так, как он считает нужным?
Утром двадцатого февраля добрался до уездного центра раненый и обмороженный боец с кордона (на границе с соседней губернией были размещены кордоны из вооруженной охраны, чтобы воспрепятствовать утечке хлеба за пределы продрайона) и сообщил, что неизвестно откуда взявшиеся бандиты перебили их отряд и отряды на соседних кордонах тоже. На следующий день прискакал нарочный из Рождественки с известием о кулацком восстании. А наутро третьего дня из городочка выступил отряд во главе с Каромцевым, остальную часть батальона Петухов был должен привести на станцию Хорошево в случае нужды в подкреплении.
Сотня бойцов — неполная рота — выехала на подводах, мобилизованных в окрестных селах и в городочке, и к полудню второго дня прибыла на станцию Хорошево и разместилась в зданиях кондукторских бригад, в теплушках, застрявших в тупиках. Отсюда Каромцев намерен был напасть на мятежное село. Находясь вблизи станции, он мог бы взаимодействовать с командой бронепоезда, который, по слухам, вышел из губцентра в район восстания.
Отряд без особых усилий освободил Рождественку и, подстегнутый удачей, двинулся в соседнее село и занял его. Но следом же прискакал мужик из Рождественки: мятежники вернулись в село и намереваются двинуться на станцию. Спешно воротились на станцию и устроились опять на ночевку, выставив посты.
Вечером при свете коптилки Каромцев и ротный Снежков сидели в комнате дежурного по станции перед развернутой картой.
— Мы действуем не как регулярный отряд армии, а как партизаны, — говорил Каромцев. — Мы так без конца можем выгонять бандитов из села, другого и третьего, а они будут возвращаться.
— Партизаны и есть, — отвечал Снежков. — Гарнизона оставить не можем. Кавалерии нет. А у кулачья сытые кони…
В дверцу постучали, просунулась голова в шлеме, облепленном снегом.
— Товарищ продкомиссар, лазутчика поймали.
И через минуту-две, подталкиваемый бойцом, ввалился мужичонка в лисьей шубе, в малахае, падающем
— Аверкий? — удивился Каромцев.
— Батюшка родной, Михаил Егорьевич! От смерти, считай, ушел…
— Тебя Нестеров послал? — спросил Каромцев.
Нехорошее предчувствие охватило его.
— Нестерова — первого убили, коммунаров — всех. Голощекина сын командует, самолично лютовал. А я пехом от самых Кособродов…
Порасспросив Аверкия, напоив кипятком, Каромцев велел бойцу проводить мужика спать. Сам он склонился писать, а через полчаса диктовал телеграфисту:
— «Предгубкома Костылеву, предгубисполкома Наятскому, губпродкомиссару Потеряхину. Сибирские мятежники, соединившись с местным кулачьем, захватили села Кособроды, Рождественку, всю Погусаровскую волость. Захвачены ссыпные пункты, склады с оружием. Перебиты коммунисты, не успевшие уйти из сел. Отряду не по силам удерживать захваченные села из-за невозможности оставлять гарнизоны. Отряд на подводах, в то время как повстанцы имеют кавалерию…»
Хемету среди ночи послышалось храпение коня, и он, таращась во тьму, прислушался. Мужественный храп стоял над распростертыми телами возчиков. Хемет перевернулся на другой бок, но сон пропал. В огромной кондукторской витал морозный дух, перемешанный с запахом масла, табака, вонью портянок, сырой овчины.
Он поднялся, откинув тяжелый тулуп, затянул бешмет поясом и вышел наружу. Пляска метели продолжалась, в зыбком, колеблющемся свете фонаря качалось тупорылое тело паровоза. Он обогнул здание и пошел туда, где под защитой длинной стены и поставленных полукружием саней стояли кони. Теснясь среди крупов, он пробрался к Бегунцу и потрепал его за холку, забитую снегом. Руки у Хемета стали мерзнуть, и он просунул их глубоко под гриву и постоял так несколько минут. Потом он вспомнил, что на дне дровней, под сеном, лежит полмешка овса, и наклонился было, чтобы взять, но передумал. Еще неизвестно, скоро ли они попадут в село, запасы сена могут кончиться — так что пусть овес лежит впрок.
Он молил бога о том, чтобы поскорее все это кончилось, чтобы сынишка оказался подальше от этих мест, где назревают, а кое-где уже идут бои.
Бегунец пе хрустел сеном, а стоял затихнув. Хемет потрепал коня по загривку, стряхнул с него снег и медленно двинулся прочь. Но, выйдя из-за стены, он лицом к лицу столкнулся с Каромцевым.
— А-а, — сказал Каромцев. Он проверял посты и, услышав шум у коней, завернул к стоянке. — Не спится?
— Не спится, — ответил Хемет, отступая за стену, и Каромцев тоже зашел в укрытие. — Куда дели того человека, комиссар? — спросил Хемет.
— Он в губернской тюрьме, — ответил Каромцев тихим голосом. — Ты не жалей о нем, — сказал он.
— Я не жалею, — хмуро ответил Хемет.
— Вот ты спросил в тот раз: «Что он сделал вам плохого?» Он нам — классовый враг, А теперь можно мне спросить: что он тебе сделал?
— У меня с ним свои счеты. Вот и все.
— На его совести десятки жизней, Хемет. Вот потому-то мы и воюем, чтобы не было ни убийства, ни разбоя. Ты понимаешь, что у нас с тобой общий враг?