Родня

Валеев Рустам Шавлиевич

Каждый вечер, когда мы, отужинав, сидели в полусвете сумерек, мама вела с дедушкой душеспасительные беседы.

— Ты не представляешь, что будет, если в такую семью, как наша, придет чужой человек… Ты всегда, по-моему, боялся раздела. Так вот из-за твоих нескромных желаний все может пойти прахом. Не станет дома, который вы с мамой, все мы лепили столько лет…

С каждым разом дедушка становился все смиренней, все пришибленней и уже не смел возражать маме.

Пришел сентябрь, первый за два десятилетия сентябрь, когда моя мама не пошла в школу. Со школой было покончено навсегда, начиналась

новая, по сути малознакомая ей жизнь — хозяйки в доме.

Мама плакала. Если и бывают светлые слезы, то они были у моей мамы. Она вверяла их мне, самому строптивому, самому несносному своему ребенку, так часто грозившему умереть от астматического бронхита, — от страха потерять меня слез она пролила больше, чем пролила бы на моей могиле. Может быть, думая, что я все равно в конце концов умру и унесу ее тайны с собой, или, может быть, доверяя моему болезненно обостренному восприятию, она делилась со мной:

— Я была прилежна и, возможно, талантлива. Да! Ведь я училась в двух школах и обе закончила с похвалой. Да, разве ты не знал, что я закончила еще школу при мечети и учила меня жена священника и прочила мне судьбу мудрой и беспечной абыстай. Но я не хотела быть ни женой священника, ни учительницей — я хотела быть бабушкой. — Она смеялась и обнимала меня. — Да, я хотела быть хранительницей очага, властительницей огромного и шумного, как улей, дома. Господи, плакала я, когда погиб твой отец, господи, он погиб, а у меня только трое детей. А если бы он вернулся с войны, у нас было бы шестеро или семеро детей! Но мне и с тремя-то не совладать, — грустно заканчивала она, и опять смеялась, и опять обнимала меня. — Вот ты, я это в точности знаю, ты, именно ты не задержишься в доме. Но тебя я не стану удерживать по крайней мере с восемнадцати лет. А Динка глупа, и я удержу ее.

А Динка между тем решительно отказалась учиться. После двух или трех истерик мама наконец успокоилась, но взяла с моей сестры обещание, что та будет ходить в вечернюю школу.

Стояло теплое, мягкое степное бабье лето. Зеленый островок качался на воде и лукаво приманивал нас. Мы уходили туда вчетвером — Динка, Марсель, Амина и я, — сидели подолгу, разговаривали о будущем. Динка удивляла меня отсутствием полета в своих мечтаниях: она хотела быть киномехаником. Марсель умудренно кивал ее спокойным и расчетливым словам. Сам он тоже невелика птица — монтер, «пляшущий» на уличных столбах, однако мне он очень нравился своей самостоятельностью. Его намерения жениться тоже не могли не внушать уважения.

Однако наши с Аминой мечтания были куда возвышенней. Мы отрешенно блуждали в тальниковой теплой чаще, мы прощались с нашей тихой родиной и целовали друг друга. Она мечтала о консерватории.

— Мама говорит, у меня есть голос. Она знает.

— А я буду военным, — говорил я, — и обязательно поступлю в военно-воздушную академию.

Временами нас тревожил голос моей мамы. Он робко звенел на стеклянной осенней воде и саднящей болью сказывался в моей душе. «Вот ты и стала бабушкой, — думал я, — ведь сама ты этого хотела». Как и бабушка, она звала нас, просто чтобы мы оказались возле нее и чтобы она видела — никто из нас не тонет в реке, не падает с дерева, не попадает под автомобиль. О, как томителен был ее голос!

Я кричал:

— Э-эй, мама, мы здесь!..

Динка выбегала из кустов и с шипеньем набрасывалась на меня:

— Чего орешь? Ну, ступай,

ступай, да не вздумай сказать, что мы здесь.

Мы с Аминой уходили, договорившись встретиться с нашими друзьями вечером.

— В испанском доме, — уточнял Марсель.

— В испанском доме, — отвечали мы заученно, как пароль.

Мама встречала нас радостной улыбкой.

— А Дину вы не видали?

— Нет, — твердо и поспешно отвечал я, ограждая Амину от невинной лжи.

Мама почти в ту же минуту теряла к нам всякий интерес и рассеянно произносила:

— Не знаю, куда я буду девать котят. Пойду загляну к Айдарии, может быть, она возьмет котенка.

Мама жалела приблудных кошек и не гнала со двора, те приживались и множились и ставили ее в тупик.

— Так я пойду. А Галея вы не видали?

— Так ведь он с дядей Ризой.

— Да, да. Я купила ему баян, а он возится с машиной. Я уж устала его отмывать. Горе, да и только!.. — Тут мама наклонилась к моему уху и озорно шепнула: — Я сейчас задала жару старухе Сарби.

— Старухе Сарби?

— Ну да! Явилась к нам свахой. — Мама засмеялась. — Впрочем, она, может быть, сама не прочь выйти за дедушку. Я спустила ее с лестницы и — ты не поверишь — поддала легонько коленом.

— Так ей и надо. Она колдунья.

— Еще какая!

— Она на дедушку сухотку напустила.

— Ну, не болтай.

Мы неспешно приближались к нашим воротам, а там стояла тетя Марва, чей округлый живот пялился на нас с горделивым и целомудренным достоинством. Тетя Марва плакала, и даже слезы, текущие из ее глаз, казались слезами умиления своим необычайным положением.

— Асма, — сказала она, не вытирая слез, — Асма, нам дали новую квартиру.

— Что ты говоришь! — воскликнула моя мама.

— У меня ордер на руках. — Она плакала. Мама обняла ее и тоже заплакала, а мы с Аминой стояли истуканами и боялись глянуть друг на друга. Наконец наши мамы рассмеялись.

— Я думала, мы вечно будем жить вместе, — сказала моя мама. — Но я так рада! Когда же вы переезжаете?

— Завтра.

— Не забудьте взять в новый дом кошку.

Но съехали они в тот же день вечером. Подъехала грузовая машина, дядя Харис стремительно вошел во двор и резким голосом сказал, чтобы быстрей грузились. Парни-студенты, приехавшие с ним, легко, весело и, как мне казалось, как-то бессердечно нагрузили полный кузов.

Амина держала в руках пушистую кошку.

— Вы пойдете пешком, — сказал дядя Харис. — Да пошевеливайтесь! Кошку брось, дрянная кошка.

Кошка скакнула из рук Амины и убежала в огород.

— Харис, — сказала мама, — кошка очень хорошая. — Она воинственно помолчала, тот не отзывался. — Что ж, прощай, Харис.

Он осклабился:

— Прощай, прощай. Ну, тронулись. Эй, шантрапа, городки взяли?

— Взяли, взяли! — загундосили дикарики. Они сидели в кузове среди шкафов и чемоданов и вертели в руках толстенные биты.

Бабушка Бедер растерянно смотрела вслед уходящему грузовику. Амина взяла ее за руку и потянула к скамейке.

— За нами приедет Риза, — сказала тетя Марва.

— Он не взял в машину больную девочку, — прошептала моя мама.

— Нет, нет и еще раз нет! — сказала мама Динке. — Пока я жива, не позволю. Тебе только семнадцать, у тебя нет ни образования, ни профессии… Через два года ты превратишься в стряпуху, няньку… нет!