Родные гнездовья

Смоленцев Лев Николаевич

— Как оплачивается труд священника?

— По-разному, сын мой, но церковь платит им от четырехсот до шестисот рублей в год, остальное — приношения паствы.

Понимал ли, нет ли благочинный, куда клонит Журавский, но рассказывал охотно.

— Федор Яковлевич, а не помочь ли нам укорениться священникам в приходах?

— Каким же образом, Андрей Владимирович?

— Раздадим им семена овощей, которые успешно растит Соловьев, скажем, что распространение картофеля, лука, капусты, моркови среди заблудших есмь зело богоугодное дело... И еще: пусть церковь поможет обзавестись

им скотом...

— Истину глаголешь, сын мой, истину, — обрадовался протоиерей.

И дело двинулось на удивление быстро: в первый же сбор священников привел их протоиерей Петровский в ученье к Артемию Степановичу. И разъехались они по уезду, нагруженные семенами, наставлениями и строгим наказом главы своего: «искоренять старообрядчество делом святым». Священники, не обремененные приходскими делами, истово принялись за двояковыгодное дело. Больше всех преуспел Замеженский священник Василий Новиков, вывев урожайный, стойкий к болезням пижемский лук. Лук на Печоре ценился высоко. По весне выменивали его хозяйки у чердынцев из расчета: одна рыбина на одну луковицу. Отец Василий взял на станции сразу девять пудов лука, отказавшись от прочих семян.

— Едино дело да на потребу общую творить надобно, — забирая почти весь семенной лук, изрек он.

И правильно сделал: научил священник старообрядцев выращивать дивный лук, а потом и морковь, и свеклу, и картофель. Научить-то научил многих, однако и сам не устоял: вместо пасхального крестного хода ходил он с гармошкой в средине песенных, любвеобильных пижемских молодок... На том его и подкараулили истовые наставники из соседней Скитской, Нил с племянником Ефремом, учиня донос в Архангельск. Отца Василия перевели в другой приход, лук же и овощи вывести на Пижме не смогли ни старец Нил, ни новоявленный «святой» Ефрем Кириллов. Успешно повели овощеводство и по другим приходам.

Собрание затянулось на весь день, захватив еще и вечер. Всем хотелось поделиться сокровенным, обдуманным самими, выстраданным дедами.

— В заключение нашего плодотворного вече, — заканчивал, итожил выступления Журавский, — давайте обсудим и утвердим экономическую «Записку» в правительство, отражающую суть наших новых воззрений на богатства Печорского края.

— А смысл! — загудели политссыльные. — Есть ли смысл обращаться в такое правительство?!

— Полагаю, что есть, — спокойно возразил Журавский, — ибо другого правительства у нас с вами пока нет, а замалчивать наши воззрения, открытия — преступление перед народом.

— Читайте, Андрей Владимирович! — поддержал Прыгин.

— Друзья, я опускаю общую часть «Записки о потенциальных горных и естественных богатствах бассейна Печоры», где сказано об ухтинской нефти, о печорских углях, о кристаллах Тимана и Урала; не буду читать о потенциальной базе овощеводства и молочного скотоводства, ибо сказано об этом сегодня много. Буду зачитывать только пункты о срочных мероприятиях, необходимых для оживления нашего уникального края.

Пункт первый — строительство железной дороги с устья Оби на Ухту и Котлас.

Пункт второй — открытие почтовых станций по тракту Архангельск — Усть-Цильма

и от уездного села до Пустозерска.

— Этот пункт надо выделить как особо срочный, — поддержали Журавского политссыльные, — почты ждем по неделям, а то и месяцам!

— Согласен с вами, друзья: в Архангельске и в Петербурге я буду настаивать на организации государственного почтово-пассажирского пароходного сообщения по Печоре.

— Вот это дело! — одобрили собравшиеся.

— Пункт третий, — продолжил Журавский чтение «Записки», — строительство телеграфной линии от Усть-Цильмы до Куи.

— А почо нам она? — удивились устьцилемцы. — Низовски на семужны тони нас не пущают, а мы им телеграх строй! Да и веры не нашой они.

— Почтовое и пароходное сообщение будет четко действовать только при наличии телеграфной связи, — пояснил Журавский. — По телеграфу из Архангельска будут уведомлять и нас и Кую о выходе морского парохода. Мы будем знать о движении речного судна, о ледовой обстановке в губе.

— Энто бы надо знать, — согласились мужики.

— Пункт четвертый — объявление Усть-Цильмы уездным городом. Пункт пятый — введение закона о свободной продаже земель Архангельской губернии лицам всех сословий, но не более шестидесяти десятин на душу.

— Токо добавь, Володимирыч, — подал голос Ефимко Мишкин, — на пустых, не занятых нами землях.

— Это само собой, Ефим Михайлович. Следующий пункт говорит о необходимости землеустройства старожилов.

— Энто надо бы, — согласился сельский писарь.

— Пункт седьмой — введение государственных законов, карающих браконьерство.

— А энто че?

— Надо прекратить и в тундре, и по всей Печоре варварское уничтожение молоди песцов, диких оленей, особенно в период их спаривания и отелов.

— Мы такого не робим, — зашумели мужики.

— Да, — согласился с ними Журавский, — большинство из вас хозяйничает в лесах разумно. Но и вы знаете, что творится в тундре. О полярных народностях и их бедственном положении в этой «Записке» есть особые пункты, которые были рассмотрены и одобрены в Колве, в первом селе оседлых самоедов.

— Че хоша там порешили?

— Для кочевников нужны государственные магазины, которые продавали бы им по твердым ценам все необходимое и закупали бы у них продукты их промыслов и оленеводства. Срочно нужна ветеринарная станция по борьбе с сибирской язвой и копыткой. Самоеды нуждаются в государственной опеке...

— Энто пошто токо им-то нужны магазины? А с нас как дерут шкуру чердынцы!

— Государственные магазины, собственные торговые и промысловые кооперативы и вам необходимы — с этим я согласен. Но вы сами можете многое сделать, а кочевники стоят на грани вымирания. Их надо спасать.

— Забыль, надо! Намедни Оська-Крот напоил ихнего старшинку и продал ему за воз пушнины свой дом. Наутро старшинка очухался и на коленях перед Оськой ползат: пьяной, дескать, был, ничего не соображал — зачем моему роду в тундре такой дом? Как я его повезу? Оська токо лыбитси: все-де честно опромеж нас было — сам просил продать, я продал. Забирай дом, а пушнина моя. Так и не отдал пушнину. А куды самоеду дом? Так со слезами и уехал.