Родные гнездовья
Шрифт:
— Царей, особенно Николая Кровавого, любить не за что, — тускло, тихо ответил Задачин. — И вас, Андрей Владимирович, он милостями не осыпал... Даже вас!.. Нужно ли, Андрей Владимирович... Можно ли теперь разобрать письма и разложить их в строго хронологическом порядке? Я бы с удовольствием сделал это, как ранее разложил ваши статьи.
«Ты хочешь получить официальный доступ к их содержанию? Что ж, получи».
— Можно, Николай Иванович, но это каторжный труд. И вовсе не обязательный.
— Помощь вам, Андрей Владимирович, — для меня награда, — опять загорелись каким-то лихорадочным блеском глаза Задачина. —
«Трудись, Задачин, — усмехнулся в душе Журавский. — Я уверен, что здесь ты созреешь до правды и будешь свидетельствовать о злодеяниях Чалова. Это будет козырь! Главный козырь! Это будет мой ответ Прыгину!..»
— Андрей Владимирович, — Задачин держал в руках пачку свежих архангельских газет «Северное утро». — Куда положить эти газеты? В стопку «Журавский» или иных авторов?
— В мою стопку, Задачин, — машинально ответил Андрей, собираясь уйти.
— Но серия фельетонов «Авантюристы Севера» подписана псевдонимом Совик? Как беспощадно высмеян Тафтин — «авантюрист Севера номер один»! А с ним какой-то Кириллов — «авантюрист номер два»! Мне бы так уметь! Я кладу в вашу стопу, Андрей Владимирович. Это стопятидесятая ваша газетная публикация...
— Понял, все понял, Задачин, — повернулся к делопроизводителю Журавский и посмотрел на него в упор твердым взглядом. — Но задумайся и ты: не ошибись в выборе...
Задачин серел лицом, пот покрывал его бритую голову.
— Говорят, в Мезени вы, Николай Иванович, носили пышную шевелюру и роскошную бороду?
Журавский, не дожидаясь ответа, повернулся и быстро вышел из библиотеки.
Июльские номера газеты «Северное утро» лежали на столе в домашнем кабинете полковника Чалова. Теперь уже не полковника, а генерал-майора Чалова — вчера пришло в Канцелярию губернатора высочайшее повеление «произвести полковника Чалова Николая Иларионовича в генерал-майоры по Жандармскому корпусу Российской империи». Сегодня по этому случаю Чалов у себя на квартире принимал поздравления. С обеда и до полуночи новоиспеченный генерал выслушивал тосты, благодарил за подарки, чокался бокалами, мило улыбался дамам, а на душе было тоскливо, смутно, паршиво. Если бы не очаровательная тридцатилетняя жена Ари, Чалов бы сорвался, испортил банкет. Ари встречала и провожала гостей, обильно угощая и одаривая всех на прощание красотой и лаской. Время от времени она оказывалась рядом с Чаловым, одетым в гражданский костюм английского покроя, и, целуя в щеку, шептала:
— Николас, милый мой Николас, ты должен быть образ терпенья.
Ари знала, что так угнетало ее мужа: представление на генеральское звание послал еще камергер Сосновский, а всех генералов, аттестованных камергером, звали «карточными генералами» и большинство из них убежало из Архангельска, Ушаков же от стыда и страха умер. Знала Ари и то, что ее Николас месяц тому назад подал прошение по инстанции на отставку в чине полковника. Знала и то, что ее отец Мартин Ульсен и муж Николай Чалов основали фирму по обработке и сбыту русской пушнины — процветающую фирму. Теперь же вместо отставки — звание генерал-майора по Жандармскому корпусу. Не видать Ари ни Лондона, ни Монреаля, но она крепилась...
Сам же Чалов знал гораздо больше:
«Дослужился! — издевался сам над собой Чалов. — Стал «карточным генералом» — посмешищем! И фирма лопнет: Мартин стар, болен, а мне теперь из Архангельска никуда! И все из-за этой «собаки на сене» Журавского: из-за него затянул с отставкой. Все ждал: авось поймет, утихомирится...»
Когда губернатор, вице-губернатор, консул Томас Водгауз и другие именитые гости откланялись, Чалов, сославшись на головную боль, ушел в свой кабинет подумать, собраться с мыслями, побыть одному, отдохнуть от этого суточного калейдоскопа ненужных поздравлений, дурацких возгласов: «За генерала!!!»
Однако отдохнуть не дали: впорхнула Ари, крепко поцеловала в губы и сказала:
— Изволили прибыть Пэтер Тафтин.
Вот тогда Чалов и вынул из стола «Северное утро», снял пиджак, сорвал душивший его галстук, опустился в кресло.
Тафтин величественно возник в дверях кабинета и шел к своему другу и компаньону с увесистым свертком в руке. У кресла он остановился, ожидая, когда поднимется Чалов, примет подарок, поблагодарит.
— Поздравляю, от всей души поздравляю, Николай Иларионович. Рад, безмерно рад... — тянул руку с подарком Тафтин, невольно сгоняя с лица приготовленную улыбку. — Устал? Понимаю...
— Вряд ли понимаешь, Тафтин. Вряд ли... — вместо приветствия и благодарности услышал обескураженный чиновник. — Садись, — показал Чалов на стул, не обращая внимания на сверток в руке Тафтина. — Садись...
Тафтин сел, положил завернутую в голубую бумагу коробку на самый край стола, расстегнул ворот форменного мундира. Он окинул тяжелым взглядом поджарую фигуру Чалова, его нахмуренное сосредоточенное лицо и понял: пришел он в недобрый час, ибо так с ним тут никогда не обходились.
— Тэк-с, тэк-с, тэк-с, — не добрея, сквозь зубы прищелкнул языком Чалов. — Подал в суд на редакцию «Северного утра»? Тэк-с? Подал? — спросил тихо, на выдохе.
— А что было делать, Николай Иларионович? Редактор не раскрывает имя автора. Я же неслыханно оскорблен: «Авантюрист Севера номер один»! Был вызван из Ижмы губернатором: «Извольте потрудиться снять оскорбление или подать в отставку». В этой же паршивой газетенке, — кивнул Тафтин на стол, — одни помои... Они же ничего толком не знают! — сгустил голос Тафтин, пытаясь успокоить Чалова. — Да и кто что докажет? Пусть покрутятся! Я утру им слюни! — поднял голову Тафтин, ободренный молчанием Чалова.
— Утрешь, утрешь... — зло усмехнулся Чалов, смахнув полуседую прядь со лба. — Тэк-с! — рывком выскочил из кресла генерал и встал над глыбистым Тафтиным. — Где «Дарственная»? Где твой «царский» портрет? Сгорели?
— Ты мне не веришь, Николай? — Тафтин сбычил голову, перевалил корпус вперед, намереваясь встать, уйти.
— Сиди, «царь», — выдохнул Чалов. По выработанной годами манере ведения допросов Чалов всегда стремился подавить волю допрашиваемого. Так было и сейчас.
— Посиди, Петр, посиди, — приказал Чалов, заметив намерения Тафтина. — Не верю, говоришь? А как тебе верить, если «Дарственная» и твой «царский лик» у Журавского с Прыгиным? Как?