Родословная ашкенази
Шрифт:
Рис. 8. Пути миграции наших предков.
Отсюда, наверно, и у меня неуемная и неизбывная страсть к путешествиям и перемене мест – всю жизнь она не дает мне покоя. Ясное дело – гены не дремлют.
Проведенные по моей слюне генетические исследования порадовали своей широтой и глубиной – они охватывали от 3 до 5.5 тыс. поколений предков, живших до меня многие десятки
И еще вот, что меня удивило – в присланном Отчете давались также подробные сведения и о моих родственниках-современниках, имеюших удовольствие жить со мною в одно и тоже время.
На момент написания того Отчета их насчитывало 1222, эта цифра включала 826 пятиюродных, 367 черырехюродных и 29 двоюродных братьев и сестер. Мало того, мой электронный почтовый ящик почти ежемесячно стали переполнять сообщения об обнаружении новых родственников, живущих то в США и России, то в Израиле и Германии, то в Чехии и Белоруссии.
Конечно, я понимаю, что, на самом деле, все эти люди имеют только какие-то, может быть, совсем небольшие общие со мной части ДНК, перешедшие к нам от какого-то одного далекого предка. Может быть, от одной из тех 4-х женщин прирейнского города Шпайера (см. выше), которые еще в XI веке дали жизнь половине всех будущих восточноевропейских евреев.
Но так или иначе, а ведь приятно, что не один ты на свете, и у тебя хотя и виртуальная, но все же своя родная мишпуха. И такая огромная!
Держа в руках все эти графики, схемы, цифры, я с достаточной степенью вероятности могу теперь заявить, что приведенная мной выше родословная, составленная поначалу на основе стародавних бумажно-материальных генеалогических данных, уверенно подтверждается современными геномными исследованиями. Поэтому она – никакое не сочинительство, не выдумка, а научно обоснованная истина, неоспоримая правда.
Придуманное там, может быть, и есть, особенно в том, что касается отдельных деталей событий далеких времен (во всяком случае, лишь до XIX века), а также, конечно, конкретизации имен моих дальних предков. Но таких вольностей допущено не так уж много.
Чужие имена
Объяснив происхождение маминой и папиной фамилий, нечестно было бы здесь не рассказать и об одном моем старом поступке, долго мной мозговавшемся и далеко не всеми однозначно воспринятым.
Шел неблагоприятный для нашей семьи 1957 год, когда внезапно умер мой дедушка Видя, а незадолго до этого мама совсем уж рассталась с моим отцом. Именно тогда она и решила взять обратно свою девичью фамилию.
Совсем недавно даже подумать об этом было нельзя. Еще не пожелтели газетные листы с травлей безродных космополитов, скрывавших свои мерзкие рожи под покровом благородных русских фамилий. Еще не оттаял мороз на коже от страха, охватывавшего тогда всех больных по пятому пункту, которые в свое время пренебрегли опытом их знатного соплеменника Лазаря Кагановича. Вместо того, чтобы внять его дальновидности они нагло последовали примеру других не менее великих вождей и сменили свои отчества с Мойшевичей на Михайловых, Гиршевых на Григорьевых и, конечно (ха-ха), Срулевых на Акакиевых.
Но теперь все изменилось,
Как раз на это время пришелся первый (юношеский) этап начала моего ставшего потом многодесятилетним приятельствования с Гариком Шаферманом, только что переехавшим с родителями и сестрой из Одессы. В старосветской советской столице он, естественно, сразу же ощутил неловкость своего уничижительного причерноморского имени. Тем паче, он тогда уже становился автором широко известных песен, и для него вопрос смены имени на приличное древнерусское было особенно злободневным. Мы на Преображенке жили с ним на соседних улицах, вместе ездили в литобьединение «Магистраль» и как-то он сказал мне с некоторой долей смущения:
– Слушай сюда, старик. Ты же понимаешь, у меня с паспортной кликухой проблемка. Поэтому, не застав тебя вчера по телефону и разговорившись с твоей матхен, я расспросил о ее недавней смене фамилии. Но вот адресок ЗАГС'а она мне не дала. Взял бы его для меня, он же у нас с вами один и тот же.
– Ладно, – ответил я, – будешь ты у нас героем «Полка Игорева».
Прошло несколько недель, и Шаферан, потерявший в ЗАГС'е еще и букву «м» в своей фамилии, теперь уже щеголял краснорожим паспортом, где громыхало его новое варяжско-княжеское имя.
Также и Витя Маршак, другой мой приятель из Магистрали, женившись на своей Горбуновой, прямо при регистрации брака взял фамилию жены (оттепельные времена допускали и такую вольность). На недоуменные вопросы он отвечал, что не может же он подписывать свои издаваемые большими тиражами рассказы «Капли» именем знаменитого советского поэта.
И в Гипроводхозе, где я уже тогда работал, Додик Кацман без всякого стеснения вдруг стал Дмитрием Кочевым, над чем все коротко в кулак хохотнули, но никто никогда по этому поводу не возникал.
Все эти знаковые примеры подвигнули и меня сменить папиного Шелкового человека (Зайдмана) на маминого Умного (Разумова).
Конечно, я довольно долго колебался, раздумывал, рядил-косил, и так, и сяк, и этак. Сомнения терзали меня не только из-за отца, который, наверняка, должен был здорово разозлиться. Больше беспокоило, как отнесутся к этому моему действу окружающие, товарищи, сослуживцы, начальство на работе, наконец, родственники Зайдманы. И потом, что будет с разными документами: дипломом и аттестатом зрелости, с комсомольским и другими членскими билетами, пропусками, свидетельствами?
Однако, оказалось все не так уж и страшно-сложно. Папа не очень обиделся, наверно, вспомнил что и сам, перебравшись из Карачева в Москву, сменил своего местечкового Айзика на греко-русского Александра. Хуже было с диссертационными делами. Приняв мою фамильную конверсию за камуфляж в попытке скрыться от «праведного гнева», зловредные ученые антисемиты, начавшие меня тогда преследовать, еще больше оборзели и с повышенным азартом погнали меня, как зайца борзые собаки.
Осудили меня и некоторые мои старые друзья евреи, особенно негодовал иудействовавший Илюша Аптерман, который на какое-то время даже перестал со мной разговаривать. Не помогали никакие мои оправдания. Только, уехав позже в Израиль, он сменил гнев на милость и стал со мной, как и прежде, контачить.