Родственники
Шрифт:
Игнатьевне:
– Знаете ли вы, о чем я хочу поговорить с вами?
– Угадайте-ка… Бьюсь об заклад, что не угадаете.
– О чем же, батюшка?
– спросила Олимпиада Игнатьевна.
– Я - ведь вы меня знаете - человек военный, - продолжал он, - и не люблю никаких предисловий, а режу всегда напрямик… Отдайте-ка за меня вашу дочку, Олимпиада
Игнатьевна, право. Она мне очень нравится: девушка милая, скромная… - Захар Михайлыч остановился.
Олимпиада Игнатьевна смотрела на Захара Михайлыча, как будто не веря ушам своим.
– Ну,
– Боже мой!
– воскликнула Олимпиада Игнатьевна, зарыдав, - дайте мне немножко прийти в себя… Ах, батюшка мой, Захар Михайлыч… Ах, боже мой, боже мой!.. Я… я никогда и думать не смела о такой чести. Мне этого и во сне-то пригрезиться не могло. Да стоит ли того моя Наташа?
– Эх, к чему это говорить, Олимпиада Игнатьевна, - возразил Захар Михайлыч, который не любил пустословья и слезных сцен.
– Я вам скажу откровенно, у меня давно в голове мысль: что же, в самом деле, для кого я тружусь, для кого все устроиваю, для кого наживаю деньги? Кто помянет меня за все это? Близких родных у меня нет, а дальняя родня… бог с ней! Я знаю, что они, как вороны крови, ждут моей смерти; да к тому же что я за дурак, чтоб оставить им свое состояние? К тому же мне, признаться, последнее время что-то скучновато стало жить одному. Я человек простой, без затей, а Наташа ваша, кажется мне, предобрая. Поверьте, что она не будет со мною несчастлива… Ну, хотите ли иметь меня своим зятем? отвечайте просто.
– Поверьте, батюшка, - произнесла Олимпиада Игнатьевна голосом, дрожавшим от волнения, и воздев руки горе, - поверьте, что предложение ваше я почитаю не иначе, как неизреченным божеским милосердием к нам. Я не знаю… я…
– Так, стало быть, вы согласны?
– перебил Захар Михайлыч, - это-то я и хотел знать… Ну, так, стало быть, по рукам, любезнейшая Олимпиада Игнатьевна, - так, что ли?
Он протянул ей свою большую и жилистую руку, которую она пожала крепко и с чувством и потом бросилась к нему на шею обнимать и целовать его.
Захар Михайлыч посидел еще после этого немного и потом взял свой картуз.
– У меня есть кое-какие делишки, - сказал он, прощаясь с Олимпиадой
Игнатьевной, - прощайте, любезная теща. Мне нужно поспеть домой засветло.
Он уже сделал шаг к порогу и вдруг произнес: "Ба, ба, ба!" - и вернулся, как человек, забывший перчатки или шляпу, или что-нибудь подобное.
– Позвольте-ка, а согласится ли еще ваша Наташа-то быть моею женою? Это я и упустил совсем из виду. Ведь надо узнать ее согласие, иначе нельзя.
– Можете ли вы сомневаться в этом?
– вскрикнула Олимпиада Игнатьевна.
Захар Михайлыч несколько призадумался.
– Ну, да ведь бог их знает! молодые девушки не больно жалуют нашу братью, стариков.
– Что это вы говорите такое? Уж будто вы себя стариком почитаете? Как вам не грех!.. Наташа моя девушка благоразумная, и притом покорная дочь.
– То-то, то-то!.. Вы уж, пожалуйста, переговорите с ней обо всем, объясните ей все; я не берусь за это, я не мастер говорить, особенно с девушками.
Когда Захар
Помолившись, она кликнула к себе Наташу.
– Друг мой Наташенька, - произнесла она в волнении, - друг мой милый… - и залилась слезами, прижав ее к груди.
Давно, а может быть и никогда, Олимпиада Игнатьевна не прижимала дочь к своей груди так крепко.
– Господь услышал мои грешные молитвы, - продолжала Олимпиада Игнатьевна, - и награждает тебя через меру за твое послушание, за твою покорность матери. Папенька- то твой, голубчик, не дождался этой минуты. Ну, пусть он хоть оттуда порадуется нашему счастью!
Олимпиада Игнатьевна остановилась и утерла слезы. Наташа с беспокойством смотрела на нее. Но Олимпиада Игнатьевна взяла ее за руку и сказала нежным голосом, указав на диван:
– Сядь сюда, ангел мой… - потом осмотрелась кругом, приперла дверь и, наконец, села возле Наташи.
– Я должна поговорить с тобой серьезно. Ты у меня доброе, благоразумное дитя… - и она погладила Наташу по головке.
– Ты всегда была моим утешением. Я уверена, что ты примешь так, как следует, то, что я скажу тебе… Захар
Михайлыч приезжал к нам сегодня затем, чтобы просить у меня руки твоей. Ты понимаешь, Наташа, как нам должно быть лестно такое предложение. Захар Михайлыч с именем, генерал, богат, пользуется всеобщим уважением, и притом всем известно, что у него доброе сердце. Лучшего мужа тебе нельзя найти. С ним ты будешь счастлива; он не то, что эта молодежь. Он человек солидный, прекрасных правил, отличной нравственности. Что касается до меня, я уже дала ему полное согласие и готова хоть сию минуту благословить вас; но он желал, чтобы я переговорила с тобою, друг мой.
Олимпиада Игнатьевна, окончив это, посмотрела на Наташу, ожидая ее ответа.
Наташа молчала. Она как будто окаменела от слов маменьки.
– Что же ты скажешь на это?
– спросила ее Олимпиада Игнатьевна.
– Да я не знаю его, я никогда не говорила с ним двух слов… - сказала Наташа.
– Так что ж? Наговоришься после, мой друг…
– О нет, маменька!
– вскрикнула Наташа.
– Я не могу любить этого человека, я не знаю его. Маменька! я должна теперь высказать вам все… Вы не захотите моего несчастья.
Вы поймете меня…
Наташа, рыдая, бросилась на грудь к Олимпиаде Игнатьевне и произнесла:
– Я люблю Григорья Алексеича, я никогда не пойду ни за кого на свете, кроме его.
– Так ты решишься выйти замуж без моего благословения и согласия?
– Он также любит меня, - продолжала Наташа, - он хотел говорить с вами… Вы благословите нас?
– С этой минуты нога его не будет на пороге моего дома, - произнесла Олимпиада
Игнатьевна решительно, - потому что с этой минуты ты невеста Захара Михайлыча.