Рок И его проблемы-2
Шрифт:
Подо мной была серая муть, под ней, в черноте, виднелось кафельное дно бассейна. Там было холодно и неуютно, — меня не тянуло туда. Мне не нужно было воздуха, я дышал под водой нормально и так, без акваланга, но акваланг был нужен. Потому что он так приятно сдавливал лицо, без него оно бы окончательно потеряло форму, и растворилось в воде бассейна.
Если бы не телевизор, который, то принимался раздражающе отдавать команды, то шелестел неразборчивыми словами, шелестел и шелестел…
Я открыл глаза и увидел перед собой
Телевизора не было, но где-то рядом негромко разговаривали…
Комната без окон, четыре кровати, кондиционер, три человека, дверь. За дверью — коридор, там — такие же две комнаты, еще одна — в ней человек в белом халате. Коридор заканчивается лестницей вверх. Лестница перегорожена стальной решеткой, с такой же, из стальных прутьев, дверью… Тюрьма.
Я понял это, как только открыл глаза… Что я — в тюрьме.
И тут же пришло воспоминание об удовольствии, которое я испытал, когда дотянулся до того молодца.
Отголосок кровожадного наслаждения коснулся меня, — я попытался торжествующе улыбнуться. Не получилось… Что-то с моим ртом было не так. Весь он был забит какой-то гадостью.
Я пошевелился, подтащил голову к краю кровати, и плюнул на пол. Это оказалось путешествие длинной во все мои силы… Хорошенько же мне отомстили, и должно быть, долго старались, — потому что я не чувствовал своего тела, вместо него было что-то чужеродное, лежавшее рядом — отдельно. Мне не принадлежавшее.
Но плюнуть — получилось. Хотя, конечно, это был не тот плевок, которым можно гордиться, — но от лишнего во рту избавиться удалось. На цементном, без того грязном полу, оказались почерневшие сгустки крови и что-то белое, похожее на куски моих зубов.
Я с трудом пошевелил языком, — да, зубов стало заметно меньше…
Разговор в палате оборвался, и я понял, — остальные больные наблюдают, как я возвращаюсь к действительности.
Я уже делал это неоднократно, — правда при других обстоятельствах, и с гораздо меньшими для себя потерями. Но опыт, сын ошибок трудных, был, — был этот дурацкий, никому не нужный опыт. Возвращения.
— Смотри-ка, — удивленно сказали рядом, — оклемался… Кто бы мог подумать… Нужно позвать доктора.
— Кто пойдет? — сказал другой голос.
И они принялись там выкидывать пальцы, решая, кто из них отправится за медициной.
Я за это время кое-как вернул голову в первоначальное положение, и затих.
Нужно было как следует отдохнуть. Этим своим двойным передвижением, туда и обратно, я выжал себя, как лимон. Никакой жизненной мякоти во мне не оставалось.
Только чувствовал, как во рту стала появляться горько-соленая слюна, и стало колоть где-то в боку. Что было замечательно: значит, бок начинает принадлежать мне…
Разбудил меня доктор, — вернее, запах карболки, который от него исходил. Может быть, не карболка так пахла, а хлорка, или что-то еще, такое же непотребно больничное, но мне
Он сел на соседнюю койку, взял мою руку и стал проверять пульс.
Он проверял его бесконечно долго, так что не было спасения от запаха немощи и безнадежности, который окружал его. Должно быть, мой пульс спрятался от этого запаха, а он искал его с завидной настойчивостью, — и не мог найти.
Будто от какого-то пульса что-то могло зависеть.
Но он держал мою руку, и щупал, — что-то выискивал там, и это никак не кончалось… Никогда и ничего не зависит ни от какого пульса, никогда и ничего… Как же он не знает такого простого.
— Придет в себя еще, дадите ему аспирин, — я его здесь оставлю. Одну таблетку. И пусть больше пьет воды, чем больше, тем лучше…
— Какие у него там повреждения? — спросил бодрый голос.
— Какие еще повреждения, когда так отметелят… Поломали половину ребер, сломали ногу, — а что отшибли внутри, кто его знает. У нас здесь рентгена нет.
— Но каков прогноз? — спросил тот же бодрый голос.
— Похуже, чем у тебя, — ответил доктор. — Если внутри в порядке, жить будет, если остальное срастется, как следует. И если снова не отметелят… Но, скорее всего, кандидат на тот свет.
— Что он натворил, охрана что говорит?
— Братишке в морду дал. У того из носа кровь потекла… Вот они за свою кровь ему и отомстили.
— Братишке — в морду?.. Ну, ты даешь…
Они зудели в ушах, как комары, — и пахли карболкой. Я бежал, и никак не мог убежать от них. Прятался — и не мог никуда спрятаться от их голосов и запаха. Я бы встал перед ними на колени и слезно бы умолял замолчать. Я бы целовал им руки. Так они меня достали.
Да замолчите, замолчите же, наконец… И перестаньте вонять.
Но все имеет свой конец. Даже это… И им надоело: они перестали говорить. И запах ушел вместе с доктором.
Я остался один.
Это было блаженство. Я стал проваливаться в сон, ухнул в него стремглав, будто мной выстрелили в него из пушки.
Так я его ждал.
Проснулся я от мути в душе, от того, что муть вытолкнула меня из небытия.
Старая, добрая, хорошо знакомая муть.
Значит, сейчас ночь…
Судя по тишине, вокруг все спали.
Я приподнялся и, с трудом подтянув свое тело к спинке солдатской кровати, таким образом сел.
В комнате с бетонными, выкрашенным зеленоватой фасадной краской стенами, на самом деле, не было окон. На месте окна — прилеплена коробка кондиционера. Он слегка гудел.
Четыре одинаковых кровати.
Ночной вазы для плевков поблизости не было. Пришлось опять плюнуть на пол. Первый мой плевок, подсохший и ставший коричневым, был тут же… Нужно будет сегодня же убраться, выкинуть все это непотребство, соскрести его. Оно претило моему стремлению к санитарии.