Рок-звезда
Шрифт:
Я раздраженно фыркнула. Когда в совершенно других обстоятельствах Рыцарь скручивал меня или прижимал к полу, я научилась отлично выскальзывать и выворачиваться, чтобы освободиться.
Фыркнув еще раз, я развернулась, пытаясь высвободить руку из хватки Ганса, как делала тогда с Рыцарем. Но в ту секунду, когда я прижалась к Гансу спиной, мои мышцы обмякли, и схватка была проиграна. Я повисла, прижавшись к груди Ганса, а он притянул меня к себе, обхватил поперек туловища ручищей с зажатым в ней маркером и положил подбородок мне на макушку.
Ганс снова держал
Моя кровеносная система переполнилась дофамином.
Глаза закатились.
С самого утра я помирала по еще одному объятию. Мне так хотелось снова ощутить руки Ганса вокруг себя, даже больше, чем увидеть этот его знаменитый член. А это кое-что значило.
Закрыв глаза, я затаила дыхание, надеясь, что смогу остановить время. Может быть, я смогу навсегда остаться в этом пространстве между двумя вздохами.
Я не дышала, когда Ганс разжал хватку на моем запястье и ласково погладил кожу под своей ладонью. Я не дышала, когда подняла свою правую руку и вытащила маркер из его правой руки. И приоткрыла только один глаз, когда писала свой номер телефона поверх его татуировок, хотя мои легкие уже пылали в груди, как два костра.
Я не дышала до тех пор, пока до нас, знаменуя мой провал, не донеслись сквозь стены первые аккорды первой песни «Love Like Winter».
Мне не удалось остановить время. Все, чего я добилась, так это кислородного голодания в попытке вручить свое сердце очередному недоступному мне парню.
«Дура, дура, идиотка».
Вздохнув, я высвободилась из объятий Ганса и положила черный маркер обратно на кофейный столик в гримерке. Снова натянула свою самую восторженную улыбку. Обернулась и спросила:
– Ну что, пойдем смотреть концерт?
Ганс повел меня узкими коридорами, и мы пришли к тяжелой серой двери. Я увидела, как она буквально дрожит в резонанс тому, что раздается с другой ее стороны. Обернувшись ко мне со своей улыбкой и ямочками, Ганс распахнул дверь, и на нас обрушился поток радостного шума.
Мы вышли в зал собора слева от сцены как раз когда «Love Like Winter» заканчивали первую песню. Толпа оглушила меня своими восторгами, и я направилась к бару. Если уж мне придется целый час стоять рядом с Гансом Оппенгеймером в этом море шевелящихся тел, пота и одиночества, мне, на фиг, нужно выпить.
Чего-то крепкого.
Я заказала два виски с колой, раздраженно приподняв свой браслет, как будто мне совершенно очевидно было не семнадцать. Когда я уже протягивала карточку для оплаты, подлетевший Ганс шлепнул на стойку двадцатку. По-хорошему, мне надо было отказаться или хотя бы предложить вернуть ему деньги. В конце концов, он и так весь день платил за нас обоих, но я была совсем на мели. Я не работала со времени аварии и жила на то, что умудрилась сохранить из своих выигрышей на гонках.
«Спасибо», – беззвучно сказала я, присоединяясь к Гансу у края толпы. Шум был слишком сильным, чтобы пытаться разговаривать.
Старые деревянные полы тряслись и
«На здоровье», – ответил он.
«Что? – сказала я, только чтобы что-то сказать. – Я тебя не слышу».
Ганс улыбнулся моей бестолковости и поднес руки ко рту. «На-а-а-а здо-о-о-ро-о-о-овье», – прокричал он, выделяя каждую букву.
Нахмурив брови, я пожала плечами. Потом помахала рукой туда-сюда между своим ухом и группой на сцене. «Слишком громко. Скажи еще раз». Отхлебнув свой напиток, чтобы спрятать дурацкую девчачью улыбку, я захлопала ресницами в сторону Ганса.
Но Ганс больше не стал говорить «на здоровье». Он все смотрел и смотрел на меня, а потом вдруг сказал: «Ты такая красивая».
Прямо вслух, громко.
Своим обычным голосом.
Я застыла. Прямо со стаканом у рта. У меня на языке лопались сладкие пузыри. Сладкие пузыри мелькали у меня перед глазами.
Сладкие пузыри взрывались у меня между ног.
Я сглотнула. Моргнула. Моргнула снова.
Ганс сглотнул. Моргнул. Свел брови.
«Черт. Я слишком все усложняю».
С пылающими щеками я выдавила из себя что-то типа «спасибо». Потом отвернулась к сцене и отхлебнула, стараясь скрыть свое оцепенение.
«Скажи ему, что он тоже красивый!»
«Ни за что! Мальчикам не говорят, что они красивые!»
«Скажи, что он похож на Джареда Лето из “Моей так называемой жизни”!»
«Да никто с членом в жизни не видел это кино, тупица!»
«Скажи…»
Но внутреннее замешательство было внезапно прервано появлением мозолистой руки под моим подбородком. Ганс ласково повернул мое лицо вверх и влево, заставляя меня поглядеть на него. Под испытующим взглядом его серьезных глаз я попыталась обратить свою напряженную гримасу в улыбку. Его выражение было таким искренним, что у меня заныло в груди.
Он склонился к моему уху, пальцы под моим подбородком скользнули вниз, по одной стороне шеи, и он сказал, перекрывая все вопли, музыку и гормоны, клубящиеся вокруг нас: «Ты – самое красивое, что я когда-либо видел».
Сморгнув набежавшие слезы, я потерлась своей покрасневшей щекой об его колючую. Я вдохнула его запах, ткнулась носом в мочку его уха и ответила: «Извини. Я ничего не слышу. Повтори еще раз?»
Рассмеявшись, Ганс прижал меня к себе, и я простояла так целый час, раскачиваясь, подпевая и поглощая свое питье в полном счастливом забытьи.