Рокки, последний берег

Rocky, dernier rivage

Thomas Gunzig

All dead, all dead All the dreams we had And I wonder why I still live on All dead, all dead [1] . Queen «All Dead, All Dead»

Он был зол. И как всегда, когда был зол, он надел кроссовки и громко хлопнул дверью, надеясь, что от бега трусцой по тропе его злость

рассеется, испарится мало-помалу, как роса с восходом солнца. А между тем ничего, казалось бы, не случилось, Элен не сказала и не сделала ничего особенного, дети тоже. Он не знал, откуда бралось это бешенство, почему оно накатывало на него все чаще и все яростнее. Его могло разобрать когда угодно: утром, еще в постели, среди дня, когда он проверял уровень воды в цистерне, вечером, когда спускался в кладовую, он даже мог проснуться глубокой ночью — открывал глаза и чувствовал, как сердце в груди мечется, точно зверь в клетке; тогда, рывком сев в темноте спальни, он сдерживал крик, рожденный этой яростью, недоступной пониманию, но жгучей, как раскаленный паяльник. Ему требовалось много времени, иногда не один час, чтобы мало-мальски успокоиться и снова уснуть. Иногда, понимая, что успокоиться не получится, он вставал, шлепал в гостиную и стоял там, голый, у застекленной двери на террасу, глядя на мерцающие в ночном небе звезды, названий которых он не знал.

Он был зол, но всегда держал эту злость в себе, прятал ее, как постыдную тайну.

Он добежал до вершины холма. Оттуда открывался панорамный вид на остров: в форме фасолины, восемнадцать гектаров, пятьсот метров в длину, триста пятьдесят в ширину. На севере утес в десяток метров высотой выдавался в море; на юге серела полоса скользкой гальки; на востоке виднелся маленький песчаный пляж, где стоял на приколе «Зодиак», а чуть подальше, в сотне метров от берега, покачивалась на волнах яхта, не двигавшаяся с места пять лет. Далеко внизу он видел дом, постройку, смутно напоминавшую асьенду, иными словами, три жилых помещения, обрамляющих внутренний двор, вымощенный охряной плиткой. Он глубоко вдохнул. Чуть колючий утренний воздух немного его успокоил. Голубое небо, расцвеченное легкими облачками, предвещало хорошую погоду, впрочем, такая здесь стояла часто. На этом острове в Атлантике был идеальный субтропический климат, температура не опускалась ниже десяти градусов (ночи были прохладные) и не поднималась выше двадцати пяти. В зависимости от времени года осадки выпадали от одного до десяти дней в месяц, в разумных количествах; воду он собирал в цистерну, и ее вполне хватало для всех нужд семьи из четырех человек. Местная фауна была мирной и безобидной: никаких комаров и опасных насекомых, только мухи, черные-пречерные, кружившие лениво и шумно, еще разные виды морских птиц, ящерицы. Иногда вылезали погреться на скалы тюлени, пухлые и блестящие, как бриоши, вот и все. Пять лет назад, когда с ними еще жили слуги Ида и Марко, у них была собака по имени Жет, черно-белый бордер-колли с перламутрово-голубыми глазами, нервный и безгранично привязчивый. Но это старая история. И сегодня, когда пса больше не было, он по нему скучал.

Фред постоял немного и отправился обратно. На ходу он заметил, что подошвы его кроссовок Nike Wildhorse седьмого размера отклеиваются на носках. Он разозлился и тут же встревожился. Что делать, если подошвы совсем отвалятся? Другой такой удобной пары у него не было. Несколько месяцев назад верх его полотняных Asics Nimbus порвался буквально в клочья, если теперь и найкам придет конец, у него останутся только высокие North Face Expions на толстой подошве, слишком тяжелые для повседневной носки. Были еще резиновые сапоги Aigle и несколько пар полотняных мокасин для отдыха: конверсы, доксайды, даже кожаные карлингтоны, а в коробке лежали ненадеванными две пары шикарных Berluti, совершенно бесполезных на проселочных дорогах и скользких скалистых тропах острова. На полдороге он подумал, что надо бы попробовать нанести на подошвы капельку клея. В мастерской где-то был суперклей «экспресс», он точно не помнил, в каком углу, придется поискать.

Добежав до подножия холма, он вдруг понял, что слегка проголодался. Как это часто бывало, позавтракать он забыл. С тех пор как они были здесь, на острове, традиция трапез по расписанию — утром, днем, вечером — мало-помалу утратилась. Они с Элен худо-бедно держались поначалу, когда такие вещи еще имели какое-то значение, а потом, он сам не знал, как так вышло, перестали есть все вместе, эта привычка постепенно рассасывалась, пока не атрофировалась совсем. Фред смутно тосковал по тому, что называл про себя начальным периодом, охватывавшим плюс-минус первый год на острове. Еще при Иде и Марко, когда было кому готовить обед и заниматься всем по части обслуживания и ремонта. Когда работала спутниковая сеть и они могли получать новости из большого мира. В то время ему казалось, что он и его семья уподобились богам Олимпа, наблюдающим сверху, как люди вязнут в трясине своих мерзостей. Мир полыхал в глобальной катастрофе, а Фред, Элен и их дети Жанна и Александр на своем острове, в шести сотнях километров птичьего полета от ближайшего побережья, обедали всей семьей, нежились в джакузи, обследовали остров, смотрели фильмы на большом стапя-тидюймовом экране OLED в гостиной. В тот первый год Фред гордился собой: он сумел заработать много денег, он оказался прозорлив, и ему хватило присутствия духа уберечь свою семью. Он помнил, как часто повторял про себя эту фразу: «Я уберег свою семью», и с каждым ее повторением гордость за успешно выполненную благороднейшую из миссий распирала ему грудь. Разумеется, тогда их еще мучила тревога за тех, кого они оставили позади: друзей и коллег, недостаточно прозорливых или недостаточно состоятельных, чтобы позволить себе настоящее убежище. Тревожились они и за родных, которые уперлись и не уехали с ними; так, родители Элен до конца не верили в катастрофу, так, кузина с мужем предпочли отсидеться в шале в Швейцарии, совершенно непригодном для автономии. Поначалу новости доходили почти регулярно. Потом, по мере того как деградировали условия жизни, то есть быстро, в считаные месяцы, они становились все реже и все трагичнее. А в один прекрасный день новостей не стало совсем. Последним было электронное письмо от родителей Элен: «Твоя мать больна, мы по-прежнему в лагере для беженцев, питание по карточкам очень скудное. Папа». Благодаря спутниковой сети Фред сохранил связь с теми, кто, как и он, загодя купил остров, но большинство выбрали намного южнее, рассчитывая на благодатный климат. Расчет был

неверен: эти тропические острова продержались недолго. Чутье Фреда не подвело: он выбрал довольно маленький остров, не имеющий никакой стратегической ценности, далеко от побережий и в географической зоне, относительно не подверженной климатическим катаклизмам. А потом, со временем, спутниковая сеть исчезла, да так и не восста новил ась, все радиочастоты смолкли одна за другой, и Фред был вынужден признать очевидное: они плюс-минус последние люди на Земле и никогда не покинут этот остров.

Элен проснулась и не могла вспомнить, что видела во сне. Уже давно она не помнила этого по утрам. В конце концов решила, что просто больше не видит снов и это, наверно, навсегда. Она понятия не имела, который час. Утро или уже за полдень? По свету, сочившемуся сквозь серую ткань штор, она поняла, что наступил день, но точнее сказать не могла. Годы назад, когда цунами меланхолии чуть не смыли ее рассудок, она швырнула радиобудильник в стену. От яростного удара он разлетелся вдребезги, и часы в доме остались только на дорогущей духовке, на микроволновке, на мультиварке, на холодильнике и на телевизоре. Увы, со временем и от сбоев электричества все совершенно разладилось, а мобильные телефоны, которым был нужен вайфай или сотовая сеть, чтобы настраиваться автоматически, стали показывать и вовсе абсурдное время. К концу первого года Жанна и Александр задумали соорудить солнечные часы, воткнув палку от зонтика в столик на террасе. Они следовали инструкциям из электронной книги под названием «Пособие для начинающего искателя приключений. Исследование и познание природы». Элен скачала ее в свою читалку, и после дня работы дети с гордостью сообщили, что сейчас восемнадцать часов тридцать минут. А потом они переключились на что-то другое; однажды в шторм столик опрокинулся, палка сломалась, и никому больше и в голову не пришло починить часы.

Элен поднялась. Съела яблоко, которое достала вчера вечером из морозильника для фруктов, потом, поскольку делать ей было нечего, снова легла в постель. И тут, как это бывало с ней каждое утро, заплакала. Она знала, что проплачет примерно час, после чего, тоже как всегда по утрам, умоется холодной водой и будет смотреть фотографии и фильмы из прежней жизни. Плача, она, чтобы заглушить звук своих рыданий, поставила последний альбом Билли Айлиш «Happier Than Ever», вышедший в 2021-м, за три года до того, как Билли Айлиш вместе с подавляющим большинством человечества исчезла с лица земли. Элен не хотелось, чтобы Жанна, или Александр, или Фред слышали, как она плачет. Почему — она сама не знала. Что-то инстинктивное подсказывало, что она не должна выглядеть слабой.

Слушая Билли Айлиш, она задумалась, как же умерла эта молодая певица: от голода? от жажды? от холода? от жары? от болезни? Элен надеялась, что это случилось не во время одной из вспышек насилия, заполыхавших повсюду, когда люди начали понимать, что слишком поздно, что надежды больше нет, и это лишило их рассудка. И тогда они стали убивать друг друга самыми изощренными способами: выпускали кишки, расчленяли, месяцами насиловали, отчаяние переросло во всеобъемлющую ярость, слепую, вулканическую, совершенно бессмысленную. Почему так случилось? Она не знала. «Быть может, цивилизация лишь ширма, за которой живут кровожадные звери?» — подумала она годы назад, глядя на кадры смуты на экране своего лэптопа.

Система играла теперь «Getting Older». Элен нравилось, когда Билли Айлиш брала глубокие низкие ноты, ей казалось тогда, будто музыка трогает ее физически, а ей именно это и было нужно: чтобы что-нибудь, все равно что, тронуло ее физически. Ей пошел сорок четвертый год, и, по всей вероятности, никто больше ее не тронет. Есть, конечно, Фред, но Фред не трогал ее уже четыре года, после события, о котором она не хотела вспоминать.

Ей и самой была невыносима мысль, что он еще может ее тронуть. От этой перспективы к горлу подступала тошнота.

Через полчаса альбом кончился. Это была самая последняя песня самого последнего альбома Билли Айлиш. Других больше не будет никогда. Больше вообще не будет альбомов. Никто больше не напишет музыку. Не напишет новых романов, новых картин, не снимет новых фильмов. Если где-то и сохранились колонии выживших, жить им осталось недолго, а если они и заживутся, то в таких условиях, что ослабевшим людям и в голову не придет сочинять музыку, писать романы, а откуда бы они взяли технику, чтобы снимать кино? Всему этому пришел конец. По-прежнему лежа, не обращая внимания на слезы, которые так и текли по щекам, она включила телевизор, висевший на стене напротив кровати. Движением большого пальца по кнопкам пульта пролистала имеющиеся на сервере фильмы. Агентство, которому Фред заказал оборудование острова, сделало свою работу на совесть, особенно то, что она называла entertainment: на ряде жестких дисков (сколько их, она в точности не знала) были закачаны десятки тысяч фильмов и телесериалов, а также миллионы цифровых книг, миллионы музыкальных альбомов и миллионы видеоигр. Чего там только не было: весь каталог студии Paramount, включая каталог НВО, Sony Pictures полностью, все, что выпустила студия Disney со времени создания ее Уолтом в 1923-м, и все снятое на студиях, купленных ею в течение десятилетий: Pixar, Touchstone, Marvel, Lucasfilm, 2Oth Century Fox. Но был и каталог независимых студий, таких как Amblin, Lionsgate, American Zoetrope, a еще кинопродукция Европы, Китая, Индии, Южной Америки и даже Африки. Запас музыки был еще богаче, и она могла установить фильтр «по артисту», «по году», «по жанру» и даже «по атмосфере и настроению» (списки «Ужин при свечах», «I love the 90’s», «Sunday jam», «Cosy coffee house», «African Heat», «Dinner with friends»). Элен пробегала глазами эти списки, и они казались ей эхом сгинувшего мира: нет больше кофеен, нет друзей, с которыми можно было бы провести вечерок. В доме были и книги, миллионы книг, она могла одним движением руки загрузить их в свою читалку: эссеистика, история, биографии, художественная литература, бестселлеры, лауреаты Гонкуровской премии, премии Медичи, премии Флоры, премии Ренодо, а еще малозаметные книги, малозаметные авторы, которых редко кто читал и уже больше никто не прочтет. Как бы то ни было, за все пребывание на острове она не одолела ни одной книги целиком. Идеи, изложенные в эссе, истории, рассказанные в романах, теперь ничего не значили: никогда больше не будет основополагающих принципов экономики, психологии, социологии, не будет серийных убийц, терроризирующих калифорнийских подростков, не будет двойных агентов, не будет историй большой любви. Зачастую она начинала какую-нибудь книгу, старательно читала первые страницы, но не проходило и десяти минут, как бросала и возвращалась к списку фильмов.