Рокки, последний берег
Шрифт:
Требовалось больше трех часов, чтобы стиральная машина завершила цикл, и еще два часа на сушку. Значит, он проведет здесь пять часов. Эти часы покажутся ему месяцами. Он стоял голый и мокрый посреди ванной. Вода стекала с волос на плиточный пол. Александр посмотрелся в зеркало: пробивающаяся щетина, почти черная, как будто бросала тень на подбородок и щеки, борода росла медленно и неаккуратно. Он побрился, потом поводил триммером по волосам, используя двадцатипятимиллиметровую насадку: коротко, но не наголо.
За окном он видел море. Оно было тихое, лишь чуть подернутое рябью, темно-синее с белыми гребешками пены там и сям. Порой, похожая на стрелу из слоновой кости, в волны ныряла крачка и выныривала с рыбой в клюве. Несколько лет назад Александр прочел все о местной фауне и флоре. Об островах Атлантики на сервере нашлось немало, и он научился распознавать многие виды. Он знал, что розовая крачка, известная также как морская ласточка, —
Он вернулся в комнату, комфортабельную и безликую — это могла быть комната ребенка, взрослого или старика, как гостиничный номер. Агентство, занимавшееся строительством и обустройством дома, не заботили вкусы четырнадцатилетнего подростка. Полутораспальная кровать, метр шестьдесят на два, письменный стол, которым он почти не пользовался, гардероб (за пять лет он вырос с метра шестидесяти трех до метра восьмидесяти двух и носил теперь одежду отца, тот был пониже, ну да ладно…). Изначальное убранство без фантазии: над кроватью фото в рамке, закат солнца над морем, а на противоположной стене абстрактная картина, цветные пятна на охряном фоне, такая живопись генерировалась искусственным интеллектом, после чего ее ставили на поток и продавали китайцы. В шестнадцать лет Александр несмываемым маркером нарисовал на морском пейзаже волчью морду (которая ему не очень удалась, сестра говорила, что она больше похожа на крысиную), а на абстрактной картине написал каракулями стихотворение, единственное стихотворение, которое он в жизни сочинил:
В кровь свою я обмакнул перо, чтобы увидеть твой взгляд хоть на миг. Как смерть, моя любовь к тебе навеки.С тех пор больше ничего не менялось. Александру было плевать на эту комнату, он не считал ее своей, этот дом не был его домом, этот остров не был его островом, его память была единственным местом, где он хотел жить.
За окном крачка взмыла ввысь, ослепительная белизна ее оперения ярко выделялась на синеве неба, как жемчужина на бархате. Потом птица спикировала в океан и скрылась за нагромождением скал серого, почти черного цвета на западной оконечности острова. В этом месте, в зависимости от ветра и течений, волны бились о берег сильнее всего.
В этом месте жило худшее воспоминание Александра.
Воспоминание о кошмарной ночи, холодной и дождливой, которая четыре года назад едва не увлекла его в пучину безумия.
Он стиснул зубы. Оставалось ждать еще три часа, пока белье не станет сухим и чистым.
После этого он сможет отправиться на пляж, слушать музыку и возвращаться к своим воспоминаниям.
Жанна
Иногда Жанну доставало снова и снова пересматривать «Городской колледж Сакраменто». Ее захлестывало странное чувство — одновременно усталость и грусть, совсем легкая, будто тонкий шелк погладил ей лицо, и еще едва ощутимое давление за грудиной. В такие моменты, казалось, случался сбой в ходе времени, оно как будто замедлялось. Минуты тянулись как часы, а часы как дни. Жанна знала: это симптомы скуки.
Скука…
Скука была самым ужасным, что могло случиться на острове, она пробуждала все, что Жанна пыталась забыть: что она заперта здесь пять долгих лет, что лучшие годы ее жизни погублены безвозвратно, потеряны навсегда, что дни похожи один на другой, размноженные в бесконечном количестве копий, что воскресенье не отличить от понедельника, а понедельник от вторника, до такой степени, что она давно не помнила, какой
И таким, обнаженным, от реальности оставался лишь безобразный облик, жуткий лик без макияжа и без прикрас на ярком свете.
Когда несколько лет назад накатили первые волны скуки, Жанна не поняла, что это было, она не смогла назвать симптомы и, стало быть, не знала, как реагировать. Она лежала без сил в своей комнате, чуть не плача, едва дыша, молитвенно сложив руки и сжимая ладони с такой силой, что было больно. А потом, со временем, она поняла, что физическая боль от стиснутых рук смягчает боль душевную. С тех пор она начала царапать кожу на руках, кусать пальцы до крови, однажды даже воткнула булавку в левую ладонь. Мать, увидев шрамы, встревожилась, говорила всякое, типа: «Я знаю, это нелегко, особенно в твоем возрасте, но ты должна быть сильной, ты должна попытаться найти что-то, что поможет тебе…» Позже Жанна поняла, что она делала: это была демонстрация «суки, абсолютной, всеобъемлющей скуки, скуки в метафизическом масштабе — мысленной камеры пыток, откуда рассудку не вырваться, и он бьется о невидимые стены, как птица в стеклянной клетке. Она знала, что от скуки можно сойти с ума. Знала, что от скуки спинные плавники косаток в океанариуме становятся дряблыми, жалко провисают, и тогда этих животных охватывает ярость, и они могут убить дрессировщика.
Жанна немного подумала над словами матери, но не нашла ничего, что могло бы ей помочь. Во всяком случае, так, как имела в виду мать. Вот тогда она и начала купаться в море. На острове никто никогда не купался, два пляжа, с желтым песком и галечный, не отличались удобством, из-за волн вода была мутной, непрозрачной, как алюминиевая пластина, в двух шагах от берега не видно было своих ног, оставалось только ощущение, что идешь в чем-то мягком непонятного происхождения. Вдобавок в волнах было полно водорослей и медуз, попавших в ловушку выдававшихся здесь в побережье бухточек. Купаться там значило войти во что-то мерзкое и враждебное. Никто не купался еще и потому, что вода была холодной. Летом она едва достигала двадцати градусов, но обычно потолок был восемнадцать. Никто не купался, наконец, потому, что, за исключением полустоячих вод у пляжей, море было опасным. Побережье состояло из острых скал, о которые яростно бились волны. Отец не раз предостерегал детей: «Если упадете туда, вас либо убьет волной, либо унесет течением, либо то и другое вместе!»
Но, несмотря на эти предостережения, Жанна нашла местечко.
На северной оконечности острова, скрытый густым кустарником, пологий склон вел к скалам, ныряющим в море. Спускаться надо было осторожно, но Жанна знала, куда ступать и за что цепляться, чтобы не упасть. Было немного страшно, когда руки и ноги искали точки опоры, а далеко внизу ревело море. Пройдя это испытание, она выбиралась к волнам, на большой плоский валун, черный и блестящий, как смазанная маслом сковорода. Здесь, близко к воде и брызгам, температура была ниже, чем на всем острове. Зачастую Жанну бросало в дрожь, но это не мешало ей раздеться (скомканную одежду она запихивала в рюкзак и засовывала его в расщелину скалы), присесть на холодный камень и тихонько спуститься в воду. Плоский валун заканчивался подобием лестницы, и Жанна, соскальзывая со ступеньки на ступеньку, добиралась до места, где вода была ей по грудь. В первое мгновение от холода перехватывало дух. Волны приподнимали ее и пытались унести в открытое море, но она упиралась, держась двумя руками за край каменной лестницы. Мало-помалу ощущение холода исчезало, сменяясь полным отсутствием ощущений. Она часто думала, что это, наверно, и есть анестезия. Но это была только анестезия тела, которое, погружаясь в соленую воду, теряло вес и, оцепенев от холода, ничего не чувствовало. Душа Жанны, избавившись от токсичной скуки благодатью вод Северной Атлантики, продолжала жить. Она покидала тело девушки, воспаряла над островом и, освободившись от силы тяготения, улетала в таинственные и загадочные дали, где рождаются мечты. В эти минуты Жанна мысленно составляла список всего, что ей хотелось хоть раз в жизни:
—лошадь;
— сумку печворк от Сhое (такую же, как у Эшли в «Городском колледже Сакраменто»);
— веганские кроссовки Buffalo яркой расцветки (такие же, как у Кэсси);
— велосипед (он был у нее, до того как они уехали на остров);
— топ от Chanel, брючки с низкой талией и все в стиле Эшли, которую она обожала (но помнила, что сериал снимали семь лет назад и мода могла измениться);
— машину, Fiat 500 кремового цвета с белыми сиденьями (она уже могла по возрасту получить права, во всяком случае, так она думала и мечтала вести машину ночью, включив музыку на полную громкость, обязательно чуточку пьяной и с парнем на пассажирском сиденье — лучше этого, наверно, нет ничего на свете).