Рокоссовский
Шрифт:
Но на самом деле в тот период немцы о Рокоссовском ничего не знали. Его фамилия, например, ни разу не упоминается в неоднократно цитируемых дневниках Гальдера и Бока. Почти не упоминается она, как и имена других советских полководцев, в мемуарах германских генералов и маршалов. Поэтому сомнительно, что немецкие военачальники в январе 1942 года вообще знали, что 16-й армией командует Рокоссовский, а также что фамилия Константина Константиновича могла их испугать.
8 февраля 1942 года Жуков своей директивой потребовал от командующих 16-й и 61-й армиями не позднее 15 февраля начать наступление с целью разгрома сухиничско-жиздринской и болховской группировок немцев. Константин Константинович утверждал: «На войска 16-й и 61-й армий директивой фронта возлагалась задача разгромить болховско-брянскую группировку противника. Задача, явно не соответствующая силам и средствам, имевшимся в нашем распоряжении. Занимая широкий фронт обороны, мы не могли оголять его. Вместе с тем только созданием мошной группировки можно было рассчитывать на прорыв вражеской обороны и развитие успеха в глубину и на флангах прорыва». Наступление 16-й армии в таких условиях больших успехов не
17 февраля 1942 года Рокоссовский получил первые с начала войны письма от жены. В ответном письме он писал:
«Милая Люлюсик! Наконец-то получил от тебя целую пачку писем. Все это передал мне лично корреспондент „Правды“, побывавший у тебя. Сижу, перечитываю письма и переживаю медовый месяц. Никто мне тебя не заменит, и никого мне не надо. Не грусти, Люлю, бодрись и верь, что мы с тобой встретимся и опять заживем по-прежнему. Целую тебя, мой светлый луч, бесчисленное количество раз. Любящий тебя твой Костя. 17 февраля 1942 года».
Вскоре переменчивая военная фортуна едва не поставила крест на планах командарма, а заодно и на его жизни. 8 марта 1942 года в Сухиничах во время проведения 16-й армией частной наступательной операции по овладению деревнями Попково и Маклаки Константин Константинович был тяжело ранен осколком снаряда в спину. Вот как он сам описал обстоятельства ранения:
«Аэросани с быстротой и удобством доставили меня из-под Маклаков на КП. Предстояло поработать над приказом о действиях войск после захвата опорного пункта. А вечером мы все решили пойти на собрание, посвященное Международному женскому дню. В нашей штаб-квартире, как обычно, работали вместе со мной Малинин, Казаков и еще несколько офицеров штаба. Я уже взялся за ручку, чтобы подписать приказ, как за окном разорвался бризантный снаряд. Осколок угодил мне в спину. Сильный удар… Невольно сорвались слова:
— Ну, кажется, попало…
Эти слова я произнес с трудом, почувствовал, что перехватило дыхание.
Ранение оказалось тяжелым. По распоряжению командующего фронтом меня эвакуировали на самолете в Москву, в госпиталь, занимавший тогда здания Тимирязевской академии».
В мемуарах А. А. Лобачева также сохранилось описание этого драматического эпизода:
«Сухиничи, как обычно, враг держал в этот вечер под огнем. Разрывы снарядов на улицах как бы подчеркивали ответственность момента. В суровое время люди вступали в партию, сознательно принимая на себя героические обязанности коммуниста-воина.
Обстрел усиливался. Мы перешли в блиндаж. Вдруг кто-то рванул дверь и крикнул:
— Рокоссовский ранен!
Я бросился к командарму. Он лежал на полу. Малинин и Казаков снимали с него окровавленный китель.
— Ничего, товарищи, не беспокойтесь, — сказал он. Все произошло в какое-то мгновение…
Минуты три назад Рокоссовский зашел в избу начальника штаба, чтобы подписать боевые приказы. Ударил бризантный снаряд и разорвался рядом. Осколки изрешетили раму, один из них попал Константину Константиновичу в спину.
Командарма подняли и бережно уложили на диван. Как назло в штабе армии не оказалось ни одного врача. Главный хирург армии Воронцов выехал в какой-то госпиталь. Я приказал немедленно отправить за ним лошадей.
— Неужели в Сухиничах нет врача? Может быть, найдем кого-нибудь из гражданских?
Через несколько минут доложили: есть местный врач, хирург Петров, он во время оккупации оставался в Сухиничах.
— Ну и что же? Опытный врач?
— Говорят, очень опытный.
Пришел хирург. По дороге его предупредили, что ранен Рокоссовский. Видимо, он был очень взволнован оказанным доверием. Осмотрев командарма, сказал, что сердце у него хорошее, не подведет; осколок ударил по позвоночнику, прошел между ребрами, пробил легкое; раненого необходимо как можно скорее оперировать. Через час прибыл Воронцов и подтвердил то, что сказал местный врач. Посоветовавшись, они предложили отправить Константина Константиновича на операцию в Козельск, в армейский госпиталь.
Я сообщил шифровкой Военному совету фронта о ранении командарма. Через несколько минут последовал телеграфный запрос о состоянии его здоровья.
В 5 часов утра вынесли Рокоссовского на носилках. Он был в сознании. На прощанье каждый из нас пожелал ему скорейшего выздоровления. Я видел, что Рокоссовскому тяжело оставлять фронт, а нам нелегко было расставаться с ним, со своим командующим. Ведь мы сроднились за эти трудные и героические дни! Обращаясь к Казакову и ко мне, он сказал:
— Прошу сейчас же выехать в войска. Надо обеспечить взятие Маклаков, а далее методически выколачивать противника из населенных пунктов.
И пожимая руку Малинину:
— Уверен, Михаил Сергеевич, что штаб будет работать как часы».
Через несколько часов Воронцов прислал записку: «Рана расчищена. Операция сделана в хороших условиях, своевременно и медицински вполне грамотно. Находится в полном сознании. После операции будет направлен в Москву».
Сам А. А. Лобачев был тоже ранен 7 сентября 1942 года, и их боевые пути с Рокоссовским окончательно разошлись.
Рокоссовский всегда помнил о своих боевых товарищах, с которыми довелось вместе идти по суровым фронтовым дорогам. И он, и многие генералы, с которыми ему довелось вместе воевать, не отсиживались в тылу, то и дело появляясь на передовой — часто из-за несовершенства средств связи. Потому-то и получали тяжелые боевые ранения, в отличие от некоторых будущих писателей-фронтовиков, в первом же бою получавших легкое ранение в левое предплечье или в мизинец левой руки, а потом всю войну обретавшихся в запасных частях.
Константин Константинович искренне жалел своих солдат и офицеров, которые нередко клали свои жизни понапрасну, в угоду наступательных амбиций Сталина и других членов Ставки. Как раз во время контрнаступления под Москвой соотношение безвозвратных потерь для Красной армии было наихудшим за всю войну. Согласно всем законам военного искусства после первых
Уже после войны, когда Рокоссовский отдыхал на Кавказе, Сталин неожиданно вызвал его на свою дачу в Мацесте, где извинился за то, что маршалу два с половиной года пришлось провести в застенках. Поддавшись порыву, вождь вышел в сад и тут же наломал два букета роз — для Рокоссовского и его супруги. Константин Константинович на всю жизнь запомнил кровь на израненных шипами руках Сталина. Наверное, позже он вспоминал как о жертвах репрессий, так и о миллионах солдат, чья гибель была во многом на совести генералиссимуса. Тогда же Рокоссовский просто похолодел, догадываясь, что когда Сталин перед кем-то извиняется, это для адресата извинений обычно кончается очень плохо. Но обошлось.
В неопубликованной при жизни части мемуаров Рокоссовский критиковал Жукова и Ставку:
«Основой обороны, организуемой врагом, являлись опорные пункты, располагавшиеся в населенных пунктах или в рощах. Промежутки между ними минировались и простреливались пулеметным, минометным и артиллерийским огнем.
Нашей пехоте, наступавшей жиденькими цепями, приходилось продвигаться по глубокому снегу под сильным огнем. Весьма слабую поддержку оказывала ей артиллерия, располагавшая малым количеством стволов и испытывавшая нехватку снарядов. Еще не видя противника, то есть задолго до атаки наша героическая, но измученная пехота выбивалась из сил и несла большие потери.
Штаб фронта не скупился на директивы, наставления и инструкции, побуждавшие к активности и разъяснявшие, как нужно действовать и быстрее преодолевать в различных условиях сопротивление врага. Эти истины прекрасно были известны командирам и бойцам. Все мы, от рядового до генерала, сами стремились к изгнанию захватчика и победе над ним. Кроме того, находившиеся непосредственно в боевых порядках частей более глубоко и детально знали, в чем нуждаются войска и каковы причины медленного их продвижения. Не инструкции были нужны в то время, а пополнение соединений и частей личным составом, оружием, минометами, орудиями, транспортом, танками, специальной инженерной техникой, минами и снарядами…
Невольно возникал у меня, у многих других вопрос: почему же наше Верховное Главнокомандование, Генеральный штаб да и командование фронта продолжают бесцельные наступательные операции? Ведь было совершенно ясно, что противник, хотя и отброшен от Москвы на сто с лишним километров, еще не потерял своей боеспособности, что у него еще достаточно возможностей для организации прочной обороны и, чтобы решиться на „разгромный“ штурм, необходимо накопить силы, оснащенные в достаточном количестве вооружением и техникой. Всего этого у нас в январе 1942 года не было. Почему же в таком случае мы не используем отвоеванное у врага время для подготовки вооруженных сил к предстоящим на лето операциям, а продолжаем изматывать не столько врага, сколько себя в бесперспективном наступлении? Это была грубейшая ошибка Ставки ВГК и Генерального штаба. В значительной степени она относится и к командующим Западным и Калининским фронтами, не сумевшими убедить Ставку в несостоятельности наступательной затеи, которая оказалась выгодной только врагу, перешедшему к обороне и готовившему по директиве Гитлера свои войска к решительным действиям в летнюю кампанию 1942 года. Об этом нельзя умалчивать».
О том, сколь дорогой ценой давалось советским войскам продвижение вперед в контрнаступлении под Москвой и сколь скромными были результаты в плане нанесенных немцам потерь, свидетельствуют данные о людских потерях сторон и о их соотношении.
В период с 10 по 31 декабря 1941 года, согласно данным дневника Гальдера, потери германских сухопутных сил на Востоке составили 65 825 человек, в том числе 10 923 убитых и 4389 пропавших без вести. Это в 1,4 раза меньше, чем немецкие потери в период с 6 ноября по 10 декабря, когда происходило последнее немецкое наступление на Москву. Однако в среднесуточном исчислении они оказываются в 1,2 раза больше, чем потери в период, когда немецкая армия наступала. Тем не менее ни о каких катастрофических потерях в ходе отражения советского контрнаступления говорить не приходится, даже если принять во внимание, что данные Гальдера не охватывают больных, а больных и обмороженных в декабре было значительно больше, чем в ноябре. Отметим, что всего к началу февраля 1942 года в германской армии на Востоке насчитывалось 60 977 больных. Также небольшое число пропавших без вести германских солдат и офицеров (менее 4,5 тысячи) свидетельствует, что в плен попало сравнительно немного немцев. В период с 31 декабря 1941-го по 31 января 1942 года немецкие потери на Восточном фронте, согласно записям Гальдера, достигали 87 082 человек, включая 18 074 убитых и 7175 пропавших без вести. Это в 1,3 раза больше, чем в период с 10 по 31 декабря. Однако в среднесуточном исчислении никакого прироста немецких потерь нет. Наоборот, наблюдается их уменьшение в 1,1 раза.
Достоверных данных о советских потерях в ноябре и декабре 1941 года нет, но они многократно превышали немецкие, особенно по числу убитых и пропавших без вести. Вот только один пример: 323-я стрелковая дивизия 10-й армии Западного фронта за три дня боев, с 17 по 19 декабря 1941 года, потеряла 4138 человек, в том числе 1696 — погибшими и пропавшими без вести. Это дает средний ежедневный уровень потерь в 1346 человек, в том числе безвозвратных — в 565 человек. Вся германская Восточная армия, насчитывавшая более 150 дивизий, за период с 11 по 31 декабря 1941 года включительно имела средний ежедневный уровень потерь лишь немногим больший. В день немцы теряли 2658 человек, в том числе только 686 — безвозвратно. Тут надо подчеркнуть, что общее соотношение потерь, с учетом раненых и особенно обмороженных, было относительно более благоприятным для Красной армии, где число убитых в тот период было почти равно числу раненых, тогда как в вермахте раненых было в 3–4 раза больше, чем убитых.