Роковая любовь (Нинон де Ланкло, Франция)
Шрифт:
Своего рассудка… своего сердца… Нинон не намерена была ни отцу, ни матери позволить распоряжаться своей судьбой! К тому же все добропорядочные знакомые казались ей невыносимо скучными. Впрочем, она была не против добродетели и даже молилась иногда: «Боже, позволь мне стать добродетельным человеком — но не добродетельной женщиной!»
Своенравие дочери доводило до слез матушку, они беспрестанно ссорились. Но Анри де Ланкло оказался мудрее. У него были свои планы относительно красотки-дочери, и он постепенно, исподволь начал претворять их в жизнь, задумав сделать из нее светскую красавицу.
На такое понятие, как нравственность (пусть даже и собственного дитяти), он, повторимся, смотрел весьма снисходительно и даже, не побоимся так сказать, насмешливо. А потому однажды привел ее в квартал Марэ… Центром светской жизни в квартале Марэ была
— Во-первых, женившись на мне, вы восстановите против себя два знатных рода, — сказала рассудительная красавица. — Во-вторых… брак и любовь — это дым и пламя. Я вовсе не желаю, чтобы наши отношения были «задымлены», ведь я… люблю вас!
Не успел изумленный Гаспар опомниться, как она бросилась ему на шею, и спустя самое малое время, которое потребовалось для того, чтобы поднять юбки ей и расстегнуть кюлоты ему, стала любовницей молодого герцога.
Но поскольку, следуя убеждению самой Нинон, «женщины чаще отдаются по капризу, чем по любви», однажды ее каприз прошел, и любовники расстались.
Герцог очень страдал… но его страдания просто ничто по сравнению с горем доброго Анри де Ланкло. Он так и не смог оправиться от разочарования и вскоре покинул сей свет, совершенно не предполагая той блестящей карьеры, которую сделает дочь, и тех богатых урожаев, которые она пожнет на ниве любовной. Почти тотчас последовала за ним и высоконравная матушка, которая, наоборот, предвидела тот «тернистый путь», который пройдет ее дочь. Она могла только молить Господа наставить Нинон на путь истинный, однако Всевышний, похоже, был в ту минуту занят судьбой какого-то другого человека, потому что позволил Нинон вести себя так, как ей заблагорассудится.
Итак, «полное собрание человеческих совершенств», как называли Нинон многочисленные поклонники, осталась одна-одинешенька. Ей было шестнадцать… Ну и, разумеется, со всех сторон налетели покровители, как пчелы на великолепный цветок. Герцог Шатильон дал ей наилучшие рекомендации, и Нинон их блистательно оправдывала.
Она жила, не бедствуя. С наследства, оставленного отцом, Нинон получала ежегодно 10 000 ливров, кроме того, всегда находились желающие осыпать ее подарками и золотом. Но в том-то и состояло отличие Нинон от прочих куртизанок того времени (к примеру, от ее подруги, знаменитой Марион Делорм) — она не брала денег от мужчин. «Любовь — самая рискованная торговля, — рассуждала она, — оттого-то банкротства в ней столь часты». Она никому не желала быть обязанной ничем, кроме нежных чувств и приятных воспоминаний. Строго говоря, ее и куртизанкой назвать было нельзя. Однако она обладала тем достоянием, которое ни за какие деньги не купишь: умом и хорошим вкусом, а потому вела себя достаточно скромно… и в то же время изысканно. «Скромность везде и во всем, — так полагала она. — Без этого качества самая красивая женщина возбудит к себе презрение со стороны самого снисходительного мужчины».
Скромность была одним из тех цветов, которыми себя украшала «изящная, превосходно сложенная брюнетка, с цветом лица ослепительной белизны, с легким румянцем, с большими синими глазами, в которых одновременно сквозили благопристойность, рассудительность, безумие и сладострастие, с ротиком, украшенным восхитительными зубками и очаровательной улыбкой. Нинон держалась с благородством, но без гордости, обладая поразительной
Купив домик номер 36 на улице Турнель, в том же квартале Марэ, который Нинон обожала с детства, она собрала вокруг себя не только воздыхателей и обожателей, но и выдающихся по уму людей, привлекая их, как бабочек, ярким огоньком своего ума. Посетители ее салона получили прозвище «турнельских птиц», которым гордились не меньше, чем посетители отеля Рамбуйе кличками «дражайших» и «жеманниц». Дебарро, Буаробер, супруги Скаррон… Мадам Франсуаза Скаррон станет спустя несколько лет фавориткой короля, известной как мадам де Ментенон, и прославится своим ханжеством… но в пору дружбы с Нинон она отнюдь не была ханжой, ведь в доме на рю Турнель унынию и лицемерию просто не было места. Бывали тут Дезивто, Саразэн, Шапель; Сен-Эвремон и Мольер были постоянными гостями Нинон. Именно здесь Мольер впервые прочел своего «Тартюфа», вызвав горячие аплодисменты. Нинон аплодировала громче всех, в каждой сцене встречая собственные рассуждения, превосходно схваченные гениальным комедиантом. Мольер не раз выводил ее в своих пьесах. Например, очаровательная Селимена в «Мизантропе» не кто иная, как «царица куртизанок» Нинон де Ланкло.
Да, многие ее высказывания, удивительно точные и забавные, можно встретить в произведениях Лабрюйера и Мольера, поскольку они, люди творческие, подобно пчелам, собирали нектар для своих творений на всех встречных цветах и часто записывали то, что говорила остроумная Нинон.
Попасть в ее салон не возражал бы и кардинал Арман де Ришелье, который, несмотря на свое высокое духовное звание, прославился как величайший женолюб. Ришелье был убежден, что покупается все, что угодно, и через свою любовницу Марион Делорм прислал Нинон 50 тысяч экю, уверенный, что она немедленно пригласит его в свою постель или сама ринется в постель кардинала. Нинон с негодованием вернула деньги, заявив, что она «отдается, но не продается». Граф де Шавеньяк пишет в своих мемуарах: «Этот великий человек (Ришелье), умевший доводить до конца самые крупные начинания, тем не менее потерпел поражение, хотя Нинон никогда не страдала от избытка целомудрия или благопристойности; напрасно он предлагал через ее лучшую подругу Марион Делорм пятьдесят тысяч экю, она отказалась, потому что в то время у нее была связь с одним советником Королевского суда, в объятия которого она бросилась добровольно…»
Отдается, но не продается…
О, с каким пылом она это делала.(в смысле, отдавалась)!
«Поэты безумны, коль скоро они вручили Амуру лук, колчан и светильник. Могущество Бога заключено в повязке на глазах», — напишет однажды Нинон в своих знаменитых «Афоризмах». Бывало так, что, расставаясь с тем или иным любовником, Нинон корила себя за слепоту и безоглядность, с какой бросилась она в авантюру. Так случилось, когда она безумно увлеклась графом Филибером де Граммон. Ей в то время было 24, ему — 19. Весь ее жизненный опыт, поднакопившийся к тому времени, не смог подсказать, что обворожительный блондин с ангельской внешностью — сущий дьявол. А впрочем, ей еще суждено было прийти к выводу, что «в любви, как и во всем, опыт — врач, являющийся после болезни». Но Филибер, как ни странно, был любим ветреной Нинон довольно долго и весьма верно. Права была она, говоря: «Пороки, так же как и достоинства, иногда имеют привлекательность». Не принимая деньги от мужчин, этого мужчину она содержала на свои деньги. Но однажды ей стало казаться, что содержимое ее шкатулки убывает с поразительной быстротой… «Когда любишь, не думаешь ни о чем. Если начинаешь задумываться, значит, уже не любишь». Видимо, так… Нинон стала присматриваться к любовнику, и он попался однажды ночью: полагая, что Нинон спит, украл из ее шкатулки сто пистолей.
Утром, уходя, граф с привычной нежностью поцеловал Нинон и сказал ей:
— До свидания.
— Нет, не до свидания, — сухо ответила Нинон, — а прощайте.
— Но почему?! — вскричал де Граммон.
— Ответ в вашем кармане.
Не денег было ей жаль, а обманутого доверия. Не зря же она исповедовала такое правило: «Лучше быть обманутым, чем оскорблять друга своим недоверием».
Ну что ж, она осталась обманутой и навсегда простилась с Граммоном.
Любопытное это было время! Постепенно слава о красоте, грации и изяществе де Ланкло распространилась по всему Парижу. Модные и знатные дамы добивались знакомства с нею, чтобы, как они говорили, научиться у нее хорошим манерам. Матери для того же приводили к ней своих дочерей, только что выпущенных из монастырей. Разумеется, Нинон никогда не пускала их дальше прихожей, не желая, как она сама говорила, чтобы невинность дышала воздухом, отравленным страстью и заряженным легкомыслием. Она сама отрицала общественные предрассудки, однако знала и их силу, и власть над людьми.