Роковая монахиня
Шрифт:
Я долго не мог найти слова утешения для своего друга, поскольку это и многое другое он произнес с почти диким отчаянием. Тщетно пытался я понять смысл некоторых его высказываний, однако удержался от того, чтобы приняться расспрашивать его, так как подозревал, что за этой бессвязной исповедью кроется печальный супружеский роман.
Наконец, когда он, обессиленный, умолк, я задал ему вопрос, что заставило его вновь навестить то место, где он перенес столько горя. Тут он кивнул головой и тихо произнес:
— Ты прав, это, конечно, глупо, но это сильнее меня. Самым разумным было бы смириться с неизбежностью. Боже мой, ведь и в моем теперешнем положении есть тихие радости и можно получить определенное
Сказав это, Мартин свернул на боковую тропинку, которая вела в сторону от городских ворот по направлению к тенистой роще, раскинувшейся на небольшом пригорке и служившей летом излюбленным местом отдыха почтенных семейств города. В расположенном там доме лесничего, который хотя и не был корчмой в прямом смысле этого слова, в жаркие дни подавались освежающие напитки, которые можно было распивать в тени высоких дубов и лип.
— Куда ты меня ведешь? — спросил я, крайне удивленный.
Мартин ничего не ответил, продолжая идти торопливыми шагами впереди меня.
Луна выглянула из-за легких облаков, и ее свет, проникавший сквозь ветви деревьев, был настолько ярок, что там, где он падал, отчетливо просматривался каждый камушек, каждый стебелек. Передняя часть дома лесничего находилась в тени. Однако мой товарищ, по-прежнему молча, быстро прошел мимо него и остановился лишь у низкого забора, который отделял цветник у задней стороны дома от свободного участка леса. К забору подскочили две большие собаки и с неистовым лаем попытались перепрыгнуть через него и напасть на нас. Но тут Мартин подошел к ним поближе и помахал им, как бы приветствуя, правой рукой. Собаки сразу же умолкли. Я увидел, как шерсть у них поднялась дыбом и как обе они, дрожа и скуля, с поджатыми хвостами отступили к дому. Там они и остались лежать, сжавшись в комок, а мы прошли через калитку, оказавшуюся лишь притворенной.
Здесь среди цветов было совсем светло. Однако Мартин не стал тут задерживаться, чтобы, к примеру, собрать на память букет из роз, левкоев и резеды. Он прямо зашагал к окну, створки которого за прутьями решетки были наполовину открыты, чтобы впустить ночную прохладу. Легкие белые занавески, разошедшиеся в середине, позволяли увидеть часть комнаты. Правда, мой друг остановился так близко перед окном, что я мог заглянуть внутрь только через его плечо.
Там в светлом прямоугольнике, который обозначила в комнате луна, я увидел часть кровати, рядом с ней колыбель. Ребенок, который в ней лежал, вероятно, был разбужен лаем собак, он принялся размахивать ручонками и плакать. Тут же на кровати приподнялась молодая женщина, выпрямилась и протянула руки к малышу. Затем она расстегнула свою ночную кофточку и приложила ребенка к налитой груди, которую осветила луна; ее лицо в это время оставалось в тени. Однако ребенок, прильнув на некоторое время к груди, откинул головку и снова принялся кричать. Тогда мать вместе с ребенком поднялась с кровати и стала убаюкивать его, прохаживаясь взад и вперед по комнате и напевая вполголоса колыбельную, пока ребенок не успокоился. По
— Боже мой, — невольно вырвалось у меня, — так ведь это…
По телу моего друга, стоявшего передо мной, словно прошла судорога. Он внезапно отступил назад, так как женщина приблизилась к окну, намереваясь его закрыть.
— Да, да, — прошептал Мартин, — это она, моя Тильдхен, которая уже больше не моя! Ведь она стала еще прекрасней, верно? И разве она выглядит так, будто она несчастлива, будто ей чего-то не хватает, меня, например? Разве от этого не сожмется сердце в груди!
Молодая женщина положила заснувшего ребенка в колыбель и сама снова забралась под одеяло. Для меня было загадкой, как она очутилась в этом лесном доме. Приехала на лето? А ребенок…
— Я не знал, что у тебя еще один ребенок, — сказал я только ради того, чтобы прервать мучительное молчание.
— Это ее ребенок, — ответил Мартин глухим голосом, — ее и его. Разве ты не разглядел рядом с ее кроватью еще одну? В ней спит ее теперешний муж, лесничий, наш школьный товарищ Венцель. Прошел всего год после того, как мы расстались, и она вышла за него замуж. Разве я могу поставить ей в вину то, что она снова захотела стать обеспеченной, ведь после меня ей ничего не осталось, кроме моей убогой библиотеки, да еще немного домашней утвари? Правда, остался еще мой мальчик… И тем не менее это причинило мне боль. Я любил ее больше, чем это можно выразить словами.
Он отвернулся, приглушенный стон вырвался из его груди.
— Ты мне объясни только, — сказал я, — почему ребенок остался у нее? Если не ты был виноват в разводе…
Мартин ничего не ответил и повернулся к калитке.
— Давай уйдем отсюда! — сказал он. — Мне тяжело все это видеть — я ведь знал, что так будет, но, я тебе уже говорил, меня неудержимо тянет сюда…
— Но когда мальчик подрастет, — начал я снова, поскольку меня возмущала несправедливость, допущенная в отношении такого доброго человека, — тогда его не будут прятать от тебя, ты сможешь с ним увидеться и не станешь доверять его духовное воспитание отчиму.
В этот момент он переступал через порог садовой калитки, но внезапно остановился и с выражением страха на лице обернулся к дому.
— Увидеться? — воскликнул он полным страдания голосом, с трудом произнося слова своими бледными губами. — Это как раз то, чего я боюсь. Увидеть своего мальчика, когда мы станем друг другу чужими, и он должен будет смотреть на своего отца, как на нового знакомого, а рядом с ним будет другой, который похитил у меня сердце моего сына, и, наконец, она, которая подарила этому другому детей и забыла нашу любовь как призрачный сон — сохрани меня от этого доброе провидение, если оно есть! Даже если бы у меня на совести было убийство, и тогда такое свидание было бы слишком жестокой карой за это. Нет, нужно забыть все до последнего проблеска воспоминаний, и пусть в черной пропасти забвения на меня снизойдет высокое прекрасное просветление, к которому я, несчастный глупец, стремился всю жизнь!
Я был потрясен этим взрывом беспредельного душевного страдания.
— Бедный друг, — растерянно проговорил я, — с тобой обошлись жестоко. Но ту несправедливость, которую тебе причинили, можно хотя бы отчасти исправить. Если ты потерял жену, то, по крайней мере, сын должен остаться тебе, я сам подам апелляцию в суд, который отнял его у тебя; скажи мне только…
С горьким смехом Мартин покачал головой. В это время луну закрыло плотное облако, которое полностью скрыло его от меня; так мы и стояли под густыми деревьями, окруженные непроглядной темнотой. Когда небо снова очистилось, и я глянул на то место, где стоял до этого мой друг, его уже там не было.