Роковая тайна сестер Бронте. Часть 3
Шрифт:
Она немного помолчала и добавила:
– Ваша квартирная хозяйка миссис Браун утверждала, будто бы вы, читая мой роман «Шерли» «смеялись громовым смехом». Позвольте узнать, что же вас так позабавило?
Мистер Николлс добродушно улыбнулся и ответил:
– Трио викариев… Отменная карикатурная зарисовка! Полагаю, вы списали их портреты и характеры с реальных лиц?
Шарлотта искренне рассмеялась.
– А это очень заметно? – шутливо спросила она и тут же добавила: – Если честно, то я действительно подразумевала знакомых викариев. Прототипом мистера Донна стал ваш приятель преподобный Джозеф Бретт Грант, который служил
– Я полагал, – серьезно ответил мистер Николлс, – что один из этих выразительных характеров списан с меня. Но никак не мог понять, какой именно… Так, стало быть, я ошибался, и меня там не было…
– Ну почему же? – загадочно произнесла Шарлотта, широко улыбнувшись. – Я думала о вас… правда, немного… И эти мысли должны были отразиться в романе. Разве вы не узнали себя по описанию мистера Макарти?
– Мистера Макарти? – переспросил пораженный викарий. – Но ведь вы дали ему весьма положительную характеристику. Вы писали о нем, как о человеке «порядочном, скромном и добросовестном». – Неужели это про меня? Я полагал, что вы придерживались обо мне худшего мнения, нежели отразили это в книге.
– Наверное, в романе я вас идеализировала… И описала таким, каким хотела бы видеть… – ответила Шарлотта, а про себя подумала: «Могла ли я тогда вообразить, каким окажетесь вы на самом деле? Как невероятно далека я была тогда от того, что думаю и чувствую сейчас! Я действительно полагала, что представила вас в "Шерли" куда лучше, чем вы были на самом деле. А оказалось, что все добродетели мистера Макарти являются лишь призрачным отражением ваших достоинств, Артур Белл Николлс. Что ж… Это еще раз доказывает, сколь мало я знаю человеческую природу и сколь мало мои описания могут соответствовать действительности».
– Ну что же, произнес мистер Николлс. – Я польщен тем, что вы хоть немного думали обо мне… даже в то страшное время, когда претерпели столько лишений. Ведь вы создавали его… тогда? Не так ли?
– Да, – ответила Шарлотта, тяжело вздохнув. – Я начала работу над «Шерли» еще при жизни сестер и брата. Роман был закончен почти на две трети к тому времени, как… их не стало… Потом наступил период, когда я не могла написать ни единой строчки…
– И все же вы его завершили… И более того – нашли в себе силы начать работу над следующим произведением.
– Эта работа была единственным, что помогло мне выжить, – со вздохом ответила Шарлотта.
– Понимаю… Спасибо, что вспомнили обо мне… И при этом не изобразили меня каким-нибудь мистером Мелуоном или мистером Донном!
– Ну, это уж слишком, – улыбнулась Шарлотта. Разве что мистером Суитингом – это еще куда ни шло!
В этот момент норовистый щенок высвободился-таки из рук своего прежнего благодетеля и с пронзительным визгом кинулся к ногам новой хозяйки.
– Вот видите, он вас признал! – радостно возвестил мистер Николлс. – Ну что ж, оставлю вас. Вам ведь, вероятно, не терпится познакомиться поближе с вашим новым питомцем?
– Но я не хочу, чтобы вы уходили, Артур! – решительно произнесла пасторская дочь.
– В самом деле? –
И они провели вместе чудесный вечер, забавляясь с проказником-щенком и наслаждаясь обществом друг друга.
***
В последующие дни страстный, безудержный поток мыслей Шарлотты Бронте то и дело обращался к Артуру Беллу Николлсу. И мысли эти доставляли ей тайную невыразимую радость. Она и сама была поражена, насколько переменилось ее мнение о нем с тех пор, как он поселился в Гаворте.
Если раньше он представлялся ей грубым, неотесанным, надменным педантом, то теперь она видела перед собой необычайно доброго, деликатного, преданного человека. Она постепенно постигла всю силу его привязанности, его безграничное внутреннее обаяние и подлинную чистоту души. Никто в целом мире не дарил ей еще столь деятельной безотказной заботы, такого самоотверженного внимания. И этот нескладный, неказистый с виду мужчина стал ей теперь дороже всех на свете. Это о нем тосковала она, печально склоняясь над толстой рукописью своего подходящего уже к завершению романа; о нем изливала она свою скорбь в поэтичных, пронизанных отчаянной трепетной страстью заключительных главах:
«<…>Любовь, рожденная лишь красотою, – не по моей части; я ее не понимаю; все это просто не касается до меня; но иная любовь, робко пробудившаяся к жизни после долгой дружбы, закаленная болью, сплавленная с чистой и прочной привязанностью, отчеканенная постоянством, подчинившаяся уму и его законам и достигнувшая безупречной полноты; Любовь, насмеявшаяся над быстрой и переменчивой Страстью, – такая любовь мне дорога; и я не могу оставаться безучастным свидетелем ни торжества ее, ни того, как ее попирают<…>»7.
Новое чувство, стремительно ворвавшееся в жизнь Шарлотты Бронте, и радовало и пугало ее. Радовало помимо воли, пугало же оттого, что прежде ей не доводилось испытывать ничего подобного. Только теперь она осознала, что те отчаянные душевные порывы, что были адресованы некогда месье Эгеру и мистеру Смиту, оказались не чем иным, как следствием самой обыкновенной преходящей страсти. Прибавлявшиеся же к этой страсти уважение и дружба в обоих случаях и внушали пасторской дочери иллюзию более нежного чувства. Но это была всего лишь иллюзия – теперь у нее не оставалось в этом ни малейших сомнений. Чувство же, испытываемое ею к Артуру Беллу Николлсу, было подлинным. Оно снизошло на нее неожиданно, словно яркий, животворящий свет, блеснувший заблудшему одинокому путнику в конце непроходимого мрачного тоннеля.
И вот очередной удивительнейший и, вместе с тем, страшнейший парадокс: Шарлотта всю жизнь ждала настоящей любви, мечтала о ней, но никак не могла ее найти. Зато у нее были ее близкие, родные люди – сестры и брат – и это было величайшее счастье. Теперь же любовь пришла к ней сквозь пропасть огромного горя и невыразимого одиночества.
А ведь Артур все это время был рядом, верно служил ее отцу и часто бывал в пасторате. Он молча помогал Шарлотте и преподобному Патрику Бронте в тяжелейшие минуты отчаяния: добывал для умиравшей Энн лекарства, которые было сложно достать в Гаворте, выгуливал Кипера и Флосси – любимых питомцев Эмили и Энн.