Роковая женщина
Шрифт:
— С 1704 года он принадлежит нам, — сообщила я Эдварду.
— Кредитонам? — уточнил он.
Мы с миссис Маллой и Блейки расхохотались.
— Нет, Эдвард, Британии.
Эдвард был немало озадачен: должно быть, думал, что Британия принадлежала его грозной бабушке.
— Порт называется Гибралтар, — продолжала я, — по имени одного араба, звавшегося Гебель Тарик, который прибыл сюда много-много лет назад.
— До нас? — заинтересовался Джонни.
— Задолго до нас. И построил для себя замок, дав имя этому месту.
Мальчики закричали наперебой:
— Гебель Тарик! Гибралтарик! Гибралтар!
— Скоро вы увидите замок, — предупредила я. Это их успокоило, но, когда показался древний мавританский замок, они возбужденно тыкали в его сторону пальцами и снова загорланили:
— Гебель Тарик!
— Они это усвоят на всю жизнь, — обратилась я к миссис Блейки.
— Прекрасный способ учить детей, — снизошла миссис Маллой.
Мне показалось, она обиделась, что ее не пригласили в другие партии, так как искренне считала, что воспитывать детей должны исключительно няньки и гувернантки. Бедняга Люси Блейки! Если написано на роду быть мелкой сошкой, то куда лучше очутиться в этой роли за пределами собственного семейства. Насколько независимей чувствовала себя я теперь, чем во времена тети Шарлотты.
Кульминацией нашей экскурсии были, конечно же, обезьяны. Несколько колясок специально ради этого взобрались на верх скалы. Здесь нам встретились Гринеллы и мисс Рандл.
Нам стоило больших усилий удержать мальчиков подальше от быстрых озорных обезьян. Кучер предупредил, чтобы мы не подходили слишком близко, так как они могли стащить наши шляпы и даже перчатки. Большим удовольствием было наблюдать восторг мальчиков, безудержно хохотавших и о чем-то шептавшихся друг с другом: я даже начала побаиваться, как бы они не подбили друг друга на озорство.
Пока мы любовались выходками обезьян, одна из них сбежала со склона с зеленым шарфом во рту. Раздался взрыв хохота, и, проследив взглядом место, откуда она сбежала, я заметила Шантель и Рекса. Они стояли рядом: он держал ее под руку. По их смеху я догадалась, что это был ее шарф.
Выходит, они отправились вместе. Сразу наша вылазка лишилась для меня всего удовольствия. «Даром это ей не пройдет, — подумала я, — она будет уязвлена до глубины души, потому что леди Кредитон ни за что этого не допустит, да и сам он намеревается делать предложение мисс Деринхем».
Возвращаясь обратно в порт, я старалась скрыть мое упавшее настроение. Мальчики без умолку трещали об обезьянах.
— А видел, как та…
— Нет, мне больше запомнилась другая.
Я тем временем пыталась угадать, заметили ли их миссис Маллой или миссис Блейки — и что они в этом случае подумали. Чтобы унять мальчиков, я обратилась к ним самым строгим гувернантским голосом, на который была способна:
— Есть поверье, будто обезьяны перебрались в Гибралтар через
— И мы тоже можем пройти тем ходом? — тотчас загорелся Эдвард.
— Это только легенда, — охладила я его. — О таких вещах обязательно возникают легенды. Гибралтар — единственное место в Европе, где их можно обнаружить. Говорят, что, если они когда-нибудь покинут скалу, она больше не будет наша.
Мальчики не на шутку встревожились — не знаю, чем больше: перспективой ухода обезьян или потери Гибралтара. Впрочем, я не раздумывала об этом. Мои мысли были заняты Шантелью и Рексом. Хотела бы я знать, сколько она от меня утаивала.
После Гибралтара мы вошли в неспокойные воды. Палубы опустели: большинство пассажиров держалось своих кают. На мою радость обнаружилось, что я хорошо переношу качку. Даже Эдвард не вставал с кровати, что дало мне несколько часов полной свободы. Порывы ветра чуть не сбивали с ног, поэтому я пробралась на нижнюю палубу, прилегла на шезлонг и, завернувшись в плед, наблюдала, как море словно пробку швыряло наше судно.
Невольно пришел на ум каламбур: «Невозмутимая леди». Впрочем, и вправду невозмутимая, безразличная к бушующим штормам. Какой, однако, дар — безмятежность! Как бы я хотела им обладать — при том что внешне, мне кажется, я оставляла именно такое впечатление о себе, но это только оттого, что умела скрывать свои истинные переживания. Но, по-моему, так поступали все, кто был на судне. Мысль об этом навела меня на вопрос, в какой мере мои спутники отличались от образов, которые хотели составить у окружающих. Выходило, что у каждого из нас имелся свой предмет тайных воздыханий.
Мои философствования были под стать обстановке: я была одна на опустевшей палубе — остальные пассажиры залегли по каютам, уступив превратностям погоды.
— Мое почтение! — Кто-то враскачку пробирался ко мне. Я разглядела судового казначея Дика Каллума. — Храбрая женщина, — громко, перекрикивая гул моря, восхитился он.
— Я слыхала, что в такие моменты больше всего показан свежий воздух.
— Возможно, но мы не хотим, чтобы вас смыло за борт.
— Здесь я прикрыта. Мне ничто не угрожает.
— Да, там вы в достаточной безопасности, тем более что ветер слабеет на глазах. Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, неплохо.
— Неплохо значит не вполне хорошо. Знаете что, принесу-ка я вам немного бренди. Вам сделается совсем хорошо.
— Нет-нет, пожалуйста, я не…
— Это только в лечебных целях, — успокоил он. — Предписание казначея. Отказов я не принимаю.
И, раскачиваясь, ушел. Отсутствовал он так долго, что я начала думать, что он забыл обо мне, но вдруг появился, с поразительной ловкостью балансируя небольшим подносом с парой рюмок. Он дал мне подержать поднос и, пододвинув шезлонг, прилег по соседству.