Роковое совпадение
Шрифт:
В эту секунду рука Нины скользит между их телами и обхватывает его плоть, и Калеб тут же обмякает. Пытается тереться об нее. Рука Нины играет на его члене, как на флейте, но ничего не происходит.
Калеб чувствует, как ее руки вновь ложатся ему на плечи, и его яички тут же ощущают, как без этой руки становится холодно.
— Это в первый раз, — говорит Нина, когда он переворачивается на спину.
Он таращится в потолок, только бы не смотреть на эту чужую женщину рядом. «И не только это», — думает он.
По
— Что скажешь, Натаниэль? — спрашиваю я, протягивая ему несколько ягод винограда, гроздь которого только что положила в тележку. — Стоит потратить почти пять долларов на нектар?
Беру дыни и нюхаю. Если честно, никогда не умела выбирать фрукты. Знаю, что фрукт должен быть мягким и пахнуть, но, по моему мнению, существуют такие, что снаружи твердые, как скала, а внутри — сочнейшая мякоть.
Неожиданно из рук Натаниэля падает недоеденный бублик.
— Питер! — восклицает он, сидя в тележке и размахивая руками. — Питер! Привет, Питер!
Я поднимаю голову и вижу, как по проходу идет Питер Эберхард с пакетиком чипсов и бутылкой шардоне. Я не видела Питера с того дня, как аннулировала ордер на арест Калеба. Мне так много нужно ему сказать, расспросить его, ведь теперь я не хожу на работу и ничего не могу узнать сама, но судья однозначно запретил мне общаться с коллегами — условие, при котором меня выпустили под залог.
Натаниэль, разумеется, этого не знает. Он всего лишь понимает, что Питер — человек, который продолжает хранить на своем письменном столе леденцы на палочке, который умеет крякать, как настоящая утка, которого он не видел несколько недель, — стоит всего в двух метрах от него.
— Питер! — опять восклицает Натаниэль и протягивает к нему руки.
Питер мешкает. Я вижу это по его лицу. С другой стороны, он обожает Натаниэля. А перед улыбкой моего сына не устоит даже скала. Питер кладет пакет с чипсами и бутылку вина на верхнюю витрину с яблоками сорта «ред делишес» и заключает Натаниэля в объятия.
— Только послушайте! — шумно радуется он. — Этот голосок вновь на сто процентов исправен, я ведь не ошибаюсь?
Натаниэль хихикает, когда Питер открывает ему рот и заглядывает внутрь.
— А громкость тоже работает? — спрашивает он, делая вид, что крутит ручку настройки на животе у Натаниэля, и малыш смеется все громче и громче.
Потом Питер поворачивается ко мне:
— Он отлично говорит, Нина.
Всего четыре слова, но я знаю, что он хочет сказать на самом деле: «Ты поступила правильно».
— Спасибо.
Мы смотрим друг на друга, взвешивая, что можно, а чего
— Так-так-так! — произносит он. — А здесь, похоже, поспелее. — Он достает из нагрудного кармана телефон и набирает номер. — Пришлите немедленно наряд. Я арестовываю подозреваемую.
— Вы не понимаете… — упираюсь я, когда он убирает телефон.
— А разве это сложно понять? Вы беззастенчиво нарушаете условия залога, миссис Фрост. Разве это не ваш коллега из окружной прокуратуры?
— Квентин, ради Бога! — вмешивается Питер. — Я разговаривал с ребенком. Он меня позвал.
Квентин хватает меня за руку:
— Я дал вам шанс, а вы выставили меня дураком.
— Мамочка!
Голос Натаниэля окутывает меня, как дым.
— Все в порядке, милый. — Я поворачиваюсь к помощнику генерального прокурора. — Я пойду с вами, — сквозь зубы шепотом обещаю я. — Но потрудитесь не травмировать моего ребенка еще сильнее.
— Я не разговаривал с ней! — кричит Питер. — Вы не можете так поступить!
Квентин поворачивается. Глаза у него темные, как сливы.
— Мне кажется, мистер Эберхард, вы буквально произнесли: «Он отлично говорит, Нина». Нина. Вы назвали по имени женщину, с которой не разговаривали? И если уж на то пошло, даже если вы по глупости подошли к миссис Фрост, она должна была взять свою тележку и уйти.
— Питер, все в порядке. — Я говорю торопливо, потому что слышу вой сирен на улице. — Отвези Натаниэля домой к Калебу, ладно?
По проходу уже бегут двое полицейских, держа руки на рукоятках пистолетов. От этого зрелища глаза Натаниэля округляются, но тут он понимает, что они задумали.
— Мамочка! — кричит он, когда Квентин приказывает надеть на меня наручники.
Я с улыбкой поворачиваюсь к Натаниэлю — улыбка такая натянутая, что, кажется, лицо вот-вот треснет.
— Все в порядке. Вот видишь, со мной все хорошо. — Когда мне выворачивают руки за спину, волосы рассыпаются из-под заколки. — Питер, уведи его. Немедленно!
— Идем, приятель, — уговаривает Питер, вытаскивая Натаниэля из тележки.
Тот цепляется ногами за металлические перекладины, отчаянно пинается, тянет ко мне руки и рыдает до икоты:
— Ма-а-а-амочка!
Меня ведут мимо застывших от удивления покупателей, мимо разинувших рот складских рабочих, мимо кассиров, руки которых застыли в воздухе над кассами. И я все время слышу голос сына. Его крики преследуют меня даже на стоянке, даже в полицейской машине. На ее крыше вращаются мигалки. Когда-то, очень давно, Натаниэль тыкал в едущую за нами полицейскую машину и называл ее праздником на колесах.