Роковой год цесаревича Николая
Шрифт:
Ники побежал строчить радостное письмо Сандро, по пути заглянув к Ксении и обрадовав ее до обморока. А Мама тем временем отправила телеграмму в Москву, доктору Григорию Антоновичу Захарьину, который уже однажды поставил императора на ноги – после той катастрофы в Борках. «Доктор Захарьин приедет и сразу его вылечит», – успокаивали друг друга Ники и Мария Фёдоровна.
После всех треволнений цесаревич отдохнул душой в Мариинском – шла возобновленная «Катарина». В главной роли дочери разбойника танцевала дивная Пьерина Леньяни – грациозная итальянка с искорками в глазах и буйными темными кудрями. Она кружилась по сцене,
Отличное настроение Ники достигло «крещендо» двенадцатого января. Весь день в Аничковом дворце царило оживление. Утром приехал дядя Миша, отец Сандро. После завтрака он попросил аудиенции у Папа – и спустя полчаса вышел из кабинета сияя. Тут же был вызван Сандро; из своей комнаты прилетела Ксения в простой белой шелковой блузе и синей юбке. Взявшись за руки, влюбленные вошли в кабинет, где их ждали Папа и Мама…
Уже через несколько минут вся семья собралась в кабинете, все шумно принялись поздравлять Ксению и Сандро с помолвкой. Обрученные выглядели счастливыми и растерянными. Папа нежно сжимал руку Мама, оба улыбались. Ники крепко обнял сестру и кузена. «Ну, выплачен мой долг?» – шутливо шепнул он Сандро. «С процентами!» – рассмеялся жених.
Пока во все концы мира летели телеграммы, цесаревич отправился праздновать чудесное событие в маленький прелестный особняк на Английском проспекте, 18.
– Ники! – Матильда всегда так радовалась приходу наследника.
– Моя дорогая пани, – выдохнул Ники, сжимая любимую в объятьях.
Потом они сидели на полу спальни, пили шампанское за здоровье Ксении и Сандро и целовались.
– Я так люблю тебя, – сказал Ники, накручивая на палец распущенные локоны Матильды.
– Правда? А как же та итальянка? – ревниво отозвалась Матильда, отворачиваясь. – Я все знаю про цветы! Ты плохой мальчик.
– Никто не сравнится с моей пани! – пылко возразил Ники, привлекая ее к себе. – Леньяни для меня ничего не значит…
– Докажи, – игриво предложила Матильда.
– Знаю! Знаю как доказать! – вдруг осенило Ники. – Если Папа разрешил Ксении нарушить этот трехвековой закон, так может, мне тоже можно? Вдруг он и мне позволит жениться, на ком я хочу? А мне не нужны никакие дурацкие принцессы! Если и жениться, то только на тебе! Хочу жениться на моей Матильде!
– Какой же ты еще наивный ребенок, – вздохнула Кшесинская.
Февраль
17 ФЕВРАЛЯ
Петербург
Ники все-таки получил новую игрушку – американский эольен. Сандро отдал ему инструмент просто так, на радостях, чтобы отблагодарить за помощь в помолвке. И цесаревич, страстный любитель всевозможных хитроумных вещиц, пропал. Каждую свободную минуту Ники возился с чудо-фисгармонией и за три недели успел ужасно надоесть всем обитателям Аничкова дворца своими бесконечными и чрезвычайно подробными рассказами об устройстве этой музыкальной новинки.
Эольен был похож на фортепиано только на первый взгляд. У него была клавиатура и две педали, но внутри корпуса, изящно отделанного деревянными кружевами, таились трубы разного диаметра.
Ники открыл коробку красного дерева, купленную Сандро в комплекте с инструментом. На бархатной обивке ровными рядами лежали нотные катушки – ролики размером с кавалерийский пистолет, обмотанные перфорированной нотной бумагой. Ники выбрал катушку с надписью «Клод Дебюсси. Грёзы» и с приятным щелчком вставил ролик в корпус над клавиатурой.
– Многоуважаемые дамы и господа, – обратился цесаревич к веселому фарфоровому Будде, которого он привез из Бангкока, – приглашаю вас насладиться премьерой. Вы присутствуете при первом механическом исполнении новой пьесы Дебюсси!
Усевшись на банкетку перед эольеном, Ники поставил ногу на правую педаль – ролик с пьесой медленно закрутился. Бумажная лента с нотами-дырочками пришла в движение. Ники надавил второй ногой левую педаль – и трубы внутри инструмента, повинуясь сжатому воздуху, тихонько загудели одна за другой – в точном порядке, задуманном маэстро Дебюсси.
Ники нажал правую педаль сильнее – эольен заиграл быстрее. Левую – эольен заиграл громче.
Фарфоровый Будда, казалось, вот-вот разразится восторженными аплодисментами.
Поставив напоследок своего любимого «Фаэтона» Сен-Санса, Ники с сожалением закрыл эольен и отправился в полк, где его уже ждал Сережа Ванновский, сын военного министра, недавно вернувшийся с дико романтичного сверхсекретного задания.
Загорелый, как сто чертей, небритый и осунувшийся, капитан Ванновский с энтузиазмом налегал на лосося со спаржей, закусывая деликатес простыми ржаными пирожками-калитками с яйцом и рисом. Ники заказал кофе с капелькой французского коньяка, парижский пломбир в сервской фарфоровой чашечке-креманке и, едва дождавшись, пока Ванновский доест своего лосося, набросился на него с расспросами:
– Ну, Серж, как Памиры? Там же горы, снег, где ты умудрился так загореть? Что афганцы? Я слышал, вы держались против них как триста спартанцев. Давай подробности! Ты выжил, это уже хорошая новость…
– Что ж, Ники, думаю, мы выиграли этот раунд Большой игры! – устало сказал Ванновский, откидываясь на спинку стула и указывая официанту на завтрак цесаревича: «Мне то же самое, братец». – Но далось это очень и очень непросто…
Цесаревич затрепетал в предвкушении увлекательного рассказа. Что за день сегодня, что за день! После потрясающей игры на эольене – новая серия Большой игры, самого экзотического конфликта России и Великобритании за последние десятилетия, разворачивающегося на территории Афганистана.
Эта небольшая, но упрямая страна располагалась аккурат между российским Туркестаном и британской Индией. Каждой империи хотелось причислить Афганистан к своим владениям. Русский медведь и британский лев сошлись в нешуточной схватке за афганского ишака. Который, как Буриданов осел, на протяжении всего девятнадцатого века никак не решался сделать выбор между двумя одинаково опасными друзьями.
Девять лет назад случился кризис – русские войска ввязались в серьезные бои с афгано-британскими отрядами. В горах Памиры стремительно разгоралась эпическая война двух империй, которую едва удалось потушить петербургским и лондонским дипломатам.