Роковой мужчина

Ричмонд Эмма

– О ком ты?

– Я ездил их повидать, пока тебя не было. Они сейчас живут в Норфолке. Свой коттедж в Шропшире они оставили Люсинде. Никто особо не знал их, пока они жили там. Это очень тихие люди, необщительные, и наше семейство всегда довольствовалось версией Люсинды об их характерах. Мы ошиблись в Люсинде, так что, вероятно, ошибались и в них тоже.

– Ты рассказал им о том, что произошло?

– Частично. Знаешь, они ничуть не выглядели удивленными. Похоже, что бы они ей ни давали, что бы ни говорили или ни делали, для нее все было неприемлемым. Она хотела луну с неба и не соглашалась на звезды. Она просто не позволяла им

стать для нее настоящими родителями. Они говорили, что она старательно создавала у окружающих мнение, что приемные родители недобры к ней. На самом деле все было не так. Между прочим, она никогда их не навещает. Никогда не звонит им.

– Я знаю. Мне всегда было ее очень жаль.

– Как и всем остальным.

– А я-то думала, что между нами существует особая связь из-за сходной судьбы. То, что мы обе потеряли родителей в раннем детстве, казалось мне, создает нерушимую связь между мной и Синди. Но я была той, которой больше повезло. Меня любили.

Она гостила у нас с тетей во время школьных каникул. Моя тетя всячески баловала ее, старалась хоть как-то возместить ее несчастливую жизнь дома.

– А ее приемные родители никогда и не пытались защитить себя или хоть как-то оправдаться. Просто становились все тише и наконец, не выдержали и переехали. Ты, Гита, ищешь и находишь во всем положительное. Люсинда, напротив, всегда искала негативное. В прошлом, разумеется.

– Да. Но что скажет твоя мать насчет ребенка? Ты ей расскажешь?

Он странно улыбнулся.

– Да, конечно. Было бы очень глупо это скрыть. Если она узнает из других источников… Моя мать очень… Я хотел, было, сказать – властная, но это не совсем так. Ей нравится самой стоять у руля. Она думает, что знает, чего кому надо. В присутствии моей матери нелепо говорить о своих симпатиях или пристрастиях, она сама решает, что хорошо, что плохо. Если ей понравится чья-то идея, она в лепешку разобьется, чтобы добиться всего для этого человека. Если же не понравится, то можно считать, что с нею покончено навеки. В самом раннем возрасте я понял, что моей матери нельзя ничего откровенно рассказывать. Гита, меня годами заставляли заниматься игрой на фортепьяно потому только, что в пятилетнем возрасте я как-то случайно ляпнул, что мне нравится слушать, как кто-то из взрослых играет на нем.

Она слабо улыбнулась. Он того и добивался.

– Моего отца она буквально насильно заставила играть в гольф. Якобы это приносило пользу его здоровью, – добавил он, усмехнувшись. – Мой отец и я довели искусство непроницаемого лица до совершенства.

– Значит, ты привык никому и ничего не рассказывать? Надел маску холодности и бесстрастности?

– Да. Инстинкт самосохранения. Понятия не имею, когда же произошла эта перемена, только знаю, что она произошла. И я привык. До того момента, когда я впервые увидел тебя, моя жизнь была очень скучной. Никаких новых, волнующих рукописей – все они казались такими обыденными. Ни женщины, способной возбудить во мне интерес, к ужасу моей мамочки. Потому, как она мечтает о невестке и внуках. И когда я сообщу ей о ребенке, как и должен, то имей в виду, Гита: она обрушит на тебя все резервы своей заботы. Попробует взять все в свои руки.

– Но я ей даже не нравлюсь! – возразила Гита. – Так что, возможно, этого и не произойдет.

Он уныло улыбнулся.

– Нравится или не нравится – моя мать никогда этим не руководствуется. Только чувством долга. И она тебя обязательно полюбит, – добавил

он мягко. – Она еще станет обвинять тебя в том, что ты не сумела дать ей достойный отпор в тот день на кухне, – добавил он, снова улыбнувшись. – Меня она начнет обвинять в том, что я не сумел во всем вовремя разобраться и так поздно понял, что собой представляет Синди. Себя же убедит в том, будто всегда знала, что с Люсиндой не все в порядке. В чем-то она обвинит и Тома. Она поразит тебя своей добротой. И, вполне возможно, сама организует нашу свадьбу.

Гита в ужасе подняла на него глаза.

– Нет…

– Хочешь убежать со мной? – спросил он тихо. – Туда, где она нас не найдет?

Слезы снова наполнили ее глаза, она шмыгнула носом и помотала головой. Он через стол протянул руку, нежно коснулся ее пальцев, и она торопливо отдернула их.

– У меня такое ощущение, словно вся моя прежняя жизнь была ложью, – прошептала она. – Я не ощущаю себя больше человеком, личностью.

– И поэтому ты решила уехать. Начать где-нибудь все заново.

– Да. – Ее взгляд был таким же пустым, как и ее улыбка.

– И где, например?

– Я не знаю. Найти работу стюардессы, агента по туризму…

Но ее слова были не более чем словами, в них абсолютно не слышалось ни энтузиазма, ни радости. Просто надо же было придать своей жизни хотя бы видимость нормальности, наметить хоть какую-то цель и направление.

– Я постоянно твержу себе, что должна собраться с силами. Но это невероятно трудно. Поэтому мне нужно быть занятой, делать что-то, пусть даже просто убежать куда-нибудь.

– Но судьба последнее время постоянно вмешивается в твои намерения, не так ли? – спросил он со слабой улыбкой. – Я вернулся слишком скоро.

– Да. И я не хочу, чтобы ты был здесь, Генри.

– Потому что не можешь меня простить?

– Нет, не поэтому, – честно призналась она. – Потому что я не могу простить саму себя. Мне никогда не следовало иметь с тобой отношения. Это было глупо, неразумно. Я тебе даже не нравлюсь.

– Не нравишься так же, как я не нравлюсь тебе? – парировал он тихо.

– Я тебя не знаю. Ты никогда не позволял мне тебя узнать! – Но это не остановило ее, и она влюбилась в него.

– Да, но теперь я хочу, чтобы ты меня узнала.

– Слишком поздно.

– Нет, не поздно. Даже не говоря о ребенке, я должен узнать тебя сам, для себя самого. Из-за Люсинды, из-за ее махинаций, у нас все повернулось не так. Но я хотел тебя. С первой же минуты, как увидел, несмотря на все, что знал о тебе, я хотел тебя. Как мальчишка, как полный дурак. Я цинично внушал себе, что твой образ является предметом торговли, но это не помогало. Я хотел тебя. Именно так: хотел, и все. Я никогда не ощущал подобного ранее. Даже не знал, что способен, на это. И ты тоже это чувствовала, Гита. И чувствуешь до сих пор. Ты же сама слышишь, как электричество потрескивает между нами в воздухе, окутывает нас магнетическим облаком…

– Я знаю, что это такое, Генри! И я знаю, что между нами происходит! – раздраженно сказала она. – И мне совершенно не нужно, чтобы ты напоминал об этом! Но этого все равно недостаточно!

Снова протянув руки через стол, он прикоснулся кончиками пальцев к ее ладоням, и она немедленно отдернула их, словно он обжег ее, и спрятала под стол.

– Не прикасайся ко мне, Генри.

Сцепив руки на столе так, словно это могло удержать его от соблазна дотронуться до нее, он медленно и нехотя кивнул.