Роковой мужчина

Ричмонд Эмма

– Никогда не трать свои сбережения, – предупредил он. – Найди себе работу с зарплатой достаточной, чтобы на нее жить. Где-нибудь рядом. – Он широко зевнул и тут же извинился: – Прости. Или переезжай ко мне, – добавил он запросто.

Она уставилась на него.

– Нет!

Он слабо, чуть поддразнивающее улыбнулся.

– Нет, – кивнул он. – Рановато для этого, не так ли? А что насчет дома? Все же решила его продать?

– Я не знаю, – со злостью сказала она. Глядя на него вызывающим взглядом, она не удержалась от прямого вопроса: – Чего ты все-таки хочешь, Генри?

Неотрывно глядя ей в глаза, он мягко произнес:

– Тебя. Ты – это все, о чем я могу думать. Мечтать, фантазировать.

В ее груди

что-то тревожно дернулось, и, не в состоянии отвести от него глаз, она с трудом сглотнула.

– Я не знаю, могу ли тебе доверять, – прошептала она.

– Но тебе не кажется, что стоит рискнуть? Дай мне один месяц, Гита. Всего лишь четыре недели.

– Никаких касаний, – настойчиво сказала она.

– Никаких касаний, – согласился он неохотно. Глядя на него, в его серые глаза, на черты его твердого, такого привлекательного лица – лица, к которому ей так отчаянно хотелось прикоснуться, прильнуть губами, – она вздохнула.

– Иди домой и выспись, – сказала она тихо.

– А ты не убежишь?

– Нет.

– Обещаешь?

– Да. Но только на месяц.

Он кивнул и поднялся на ноги. Глядя на нее сверху вниз, он снова едва заметно улыбнулся.

– Я позвоню тебе, когда проснусь.

– Да.

Протянув руку, словно собираясь дотронуться до ее блестящих волос, он вовремя вспомнил свое обещание и с сожалением отдернул руку.

– Это будет нелегко. Прикосновения являются неотъемлемой частью любых взаимоотношений.

– Я знаю.

– Но ты все-таки настаиваешь?

– Да.

– Вполне справедливо. Не забудь связаться с агентом по недвижимости.

– Не забуду.

– И с врачом.

– Хорошо.

Когда он ушел, она так и не смогла понять: что, она была с ним непростительно глупой? Выиграл ли он? Месяц без прикосновений будет ужасно, отчаянно трудным. Она уже успела почувствовать, как между ними начинает расти физическое напряжение, но в настоящий момент прикосновения были единственным, что их связывало. Ей же хотелось, чтобы их связывало нечто гораздо большее. А если этого никогда не произойдет? Что ж, тогда она уедет. И вырастит ребенка одна.

Они продержались неделю. Исполненную опасностей, труднейшую неделю. Гита никогда до этого не осознавала в реальности, как часто люди касаются друг друга в течение дня: вы притрагиваетесь к чужой руке, чтобы обратить на себя внимание, берете человека под локоть, переходя с ним через дорогу, притрагиваетесь, чтобы снять пылинку с рукава, приветствуете, друг друга рукопожатием, обнимаетесь, целуетесь. А теперь ничего этого не было. Не могло быть. Она сама так захотела.

К пятнице следующей недели она чувствовала себя, как выжатый лимон, нервы ее были натянуты до предела, она была взвинченной и дерганой, как молодая, необъезженная лошадка. Ей казалось, будто грудь ее стянута тугой лентой, которая сжимает и сдавливает ей ребра, не давая нормально дышать легким. Генри же выглядел так, словно вот-вот готов взорваться. В первый день это было немного забавно, на седьмой – ничуть.

Они побывали в театре, в ресторане, и ни разу наедине. Сейчас, через несколько минут, он должен был заехать за ней и отвезти на литературный прием в гостиницу «Шератон», где проходило чествование одного из известных писателей, удостоенного престижной премии. И Гита чувствовала себя больной от напряжения и нервозности.

Глядя на себя в зеркало, она подумала, что похоронные дроги были бы для нее сейчас гораздо лучшим средством передвижения, чем такси. Определенно она выглядела и ощущала себя так, будто собирается на собственную казнь. Ее изысканное черное платье стоило баснословных денег – наследие работы в «Верлейн косметике», – но пройдет еще совсем немного времени, и она уже не сможет его надевать.

Еще чуть-чуть, и ее беременность станет заметной. Обследование

у врача подтвердило результаты домашнего теста, в следующем месяце у нее назначен ультразвук, и она сможет впервые увидеть своего ребенка. Но пока что это казалось нереальным, и никакие округлости не портили изящных, струящихся линий длинного, обтягивающего ее стройную фигуру черного платья, которое сидело на ней, как влитое, открывало одно слегка загорелое плечо и ниспадало до самых туфелек.

Черные с золотом туфельки на высоких каблуках, черная с золотом крошечная сумочка. Золотые серьги и сверкающая золотая цепочка на шее дополняли ее вечерний наряд. Она выглядела сногсшибательно. Роскошные волосы мягко колыхались от каждого движения. Макияж наложен с совершенством. Дорогая кукла, подумала она о себе со слабой улыбкой, она совсем не походила на саму себя. Если там будут фотографы и корреспонденты, если они ее узнают… А что, если они видели ее фотографию в газете?

Зазвенел звонок у двери, и она вздрогнула, лихорадочно пытаясь взять себя в руки. Не может же она жить в постоянном страхе, что ее узнают! К тому же близость Генри была для нее гораздо, большим испытанием, чем любой фотограф с камерой наготове.

Глубоко вздохнув, она медленно сошла вниз, открыла дверь, и Генри молча уставился на нее. В его глазах сверкнуло голодное выражение. Так же, наверное, как и в ее собственном взгляде.

– О Господи, – хрипло пробормотал он.

Ей хотелось эхом повторить его слова, она ощутила, что ее неодолимо, словно магнитом, тянет к нему. Тело невольно качнулось в его сторону, и она торопливо ухватилась за дверной косяк. Она сама создала эти правила. И она должна их придерживаться. Должна и обязана. Ей еще ни разу не доводилось видеть его таким официальным, в смокинге, и теперь она не могла оторвать от него взгляда. Он выглядел потрясающе, и если умудриться проигнорировать выражение его глаз, легкий румянец на скулах, то можно сказать, что сдержанно. Недоступно.

Шофер такси посигналил, и оба они вздрогнули, приходя в себя.

– Едем? – нетвердо спросил он.

– Да, – прошептала она.

Вечер оказался кошмаром. Она не помнила ничего из того, что говорилось вокруг нее, и даже не была уверена, что вообще что-либо слышала. Не имела ни малейшего понятия, какой именно писатель получил премию. Не обратила внимания, ни на каких фотографов! Она ела то, что лежало у нее на тарелке, но ее глаза оставались прикованными к Генри, только к Генри. Каждый нерв, каждая клеточка ее тела были настроены на него, на его волну, ощущаемую только ею. Когда бесконечный ужин, наконец подошел к завершению, и они смешались с толпой прочих приглашенных, кто-то случайно толкнул ее. Она инстинктивно ухватилась за руку Генри, чтобы сохранить равновесие, и тут из его горла вырвался низкий звук, похожий на рык раненого зверя, и он резко, со свистом втянул в себя воздух.

– Не надо, – пробормотал он приглушенно. – Ради Бога, не прикасайся ко мне. Не сейчас, не здесь.

Обратив к ней взгляд, выдающий страшное внутреннее напряжение, он решительно поставил свой недопитый бокал на ближайший поднос и вынул из ее пальцев бокал.

– Я возьму для нас номер.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

– Нет, – дрожа, прошептала Гита, но в ее голосе не слышалось убежденности.

– Да.

Отвернувшись от нее, Генри подозвал официанта, негромко сказал ему пару слов, передал несколько банкнот. Официант кивнул и поспешно удалился. Генри взял Гиту за руку, и она ощутила, как дрожат его пальцы и он – в точности, как и она сама – тяжело и с трудом дышит. Он вывел ее в вестибюль, и они направились к лифту, где уже стоял тот самый официант, держа наготове ключ от номера. Генри взял ключ, взглянул на него, кивнул и чуть ли не втолкнул Гиту в лифт.