Роковой перекрёсток
Шрифт:
Когда Виктор с Дольбрезом попали внутрь слона, представление закончилось, и зрители пытались аплодисментами задержать на сцене дородную одалиску. Складки шифонового костюма почти не скрывали ее прелестей. Виктор и его спутник прошли в маленькую комнатку за крошечной сценой, где артистка снимала грим.
— Привет, козочка моя! А я привел тебе нового поклонника.
— Очень вовремя! Я просто с ног валюсь от усталости! — Выговор одалиски выдавал в ней жительницу предместий.
— Ну, не сердись, он всего лишь хочет задать тебе парочку вопросов про Гастона.
Жозетта пристально уставилась на них: один глаз у нее был густо
— И слышать о нем не хочу! Негодяй! Он меня обчистил: спер все деньги и образ Святой Девы — мне его отец подарил. Вы что, из полиции? — с тревогой спросила она Виктора. — У Гастона неприятности?
— Нет, — успокоил танцовщицу Дольбрез, — этот господин, как и ты, всего лишь хотел повидаться с Гастоном.
— Чтоб ему пусто было! — выкрикнула Жозетта, поворачиваясь спиной к собеседникам.
— Любовь! — вздохнул Дольбрез.
— Если это он отправил вас ко мне прозондировать почву, передайте: я выкинула все его шмотки, может искать их у старьевщика. Да, и пускай угол себе снимет, а у меня может больше не появляться. Прощайте!
Виктор рассеянно брел аллеей, забыв о Дольбрезе, который задумчиво на него поглядывал.
— Глупо получилось. Мне очень жаль, но, похоже, дочь вашего клиента обесчестил редкостный негодяй. Может, стоит заглянуть в раздевалку для здешних служащих?
Им пришлось вернуться через зал в фойе, к кассам. Тут Дольбрез резко остановился.
— Черт! Шляпу забыл. Минутку, я сейчас.
Виктор чуть шею не свернул, пытаясь проследить за Таша, которая шла к бару под руку с Лотреком. Он уже хотел пойти за ними, но тут вернулся Дольбрез:
— Вот она, нашел. Вы идете?
Он толкнул дверь, и они оказались в тесной комнате с шкафчиками вдоль стен. Из одного из них, с табличкой «Молина», Дольбрез извлек мятую рубашку и початую пачку турецких папирос, достал одну и зажал в уголке рта. Из пачки выпала какая-то бумажка. Дольбрез протянул ее Виктору, и тот с трудом разобрал каракули, написанные на обертке шоколада Колониальной компании:
Шарманса у маей тетки.
Абирто, на лево, во дваре манон, зал петриер.
Ул. Л., прв. 1211
— Что там такое? — с любопытством спросил Дольбрез.
— Судите сами, — протянул ему бумажку Виктор.
— Китайская грамота какая-то. Или по-овернски написано. А может, и вообще волапюк. [32] Давайте лучше веселиться. Я собираюсь танцевать кадриль. Вы пойдете со мной?
— Идите вперед, я за вами.
Когда Дольбрез вышел, Виктор направился к выходу и, ступив на тротуар, столкнулся с элегантным господином, одетым по английской моде.
32
Искусственный международный язык, изобретенный в 1879 г. Шлейером и не вошедший в употребление. В переносном значении — речь из мешанины непонятных слов, тарабарщина.
— Антонен Клюзель!
— Легри! Виктор Легри! Да мы целую вечность не виделись!
— Почти два года. Как там «Пасс-парту»?
— Отлично! Мы переехали на улицу Гранж-Бательер, в дом номер 40, это рядом с пассажем Вердо, буду рад вас видеть! Извините, бегу, не хочу пропустить выступление нашей Эдокси.
На бульваре Клиши народу прибавилось. Виктор отдался на волю людского потока. Горький привкус во рту недвусмысленно намекал на то, что его печень не в восторге от смеси алкогольных напитков, которой его потчевали в этом проклятом кабаре. Перед глазами у него неотрывно стояла картина: Таша сжимает запястье Лотрека и хохочет, хохочет не переставая… Что она скажет, когда Виктор придет к ней на улицу Фонтен? Удастся ли ему сохранить самообладание? И все эти мучения он вытерпел ради жалкого клочка бумаги с абсолютно непонятным текстом! Причем нет никаких доказательств того, что именно Гастон Молина был воздыхателем Элизы Фуршон. Может, он сам получил от кого-то эту записку?..
«Будет тебе наука, — говорил себе Виктор. — Все, что тебе удалось узнать наверняка, — это то, что Таша общается с распутниками. Идиот несчастный!».
Глава шестая
16 ноября, понедельник
Поднимающийся над кофейником пар был похож на приложенный к губам указательный палец, призывающий хранить молчание. Таша сидела, закутавшись в шаль, и позевывая жевала бутерброд. Виктор пытался избавиться от последствий бессонной ночи с помощью чашечки кофе. Он уже жалел, что вернувшись домой раньше Таша, притворился спящим. Если бы он сразу высказал все, что лежало неподъемным грузом на сердце, то сейчас мог бы спокойно смотреть ей в глаза.
А пока он не придумал ничего лучшего, чем заговорить о том, какую карьеру в «Мулен-Руж» сделала Эдокси Аллар:
— Удивительно, как нами иногда играет судьба. А ты знала о том, что она теперь танцует?
Ответ Таша его озадачил:
— У меня не по-лу-ча-ет-ся!
Он вздрогнул.
— Что, прости?
— Не могу я! Не получится у меня! Никогда, никогда, никогда!
— Что не получится?
— Сравниться с ним в мастерстве!
— С кем «с ним»?
— С художником, с которым я вчера виделась, я тебе о нем уже рассказывала — Анри де Тулуз-Лотреком.
Ну вот, она сама призналась. Виктор дрожащей рукой отставил чашку.
— Так это ты с ним встречалась?
— Да, в «Мулен-Руж». Мне в «Жиль Блазе» заказали серию карикатур под названием «Парижская ночь в лицах».
— А я думал… ты мне не…
— Закрой рот, ты похож на рыбу.
— А я-то думал, ты больше не работаешь на эту газету. Ведь иллюстрации к книгам делать гораздо выгоднее. К тому же за квартиру плачу я, а ты недавно продала картину…
— Моя страсть к живописи обходится гораздо дороже, чем твое увлечение фотографией. Рамы, краски… Спасибо, конечно, что ты помогаешь мне. Но деньги за ту несчастную картину, что купили Буссо и Валадон, не покроют всех моих расходов. И вообще, мне нравится вращаться в кругу журналистов. С ними интересно. Скажешь, я неправа?
Виктор не знал, что ответить. Он с трудом уговорил ее принять от него финансовую помощь. Их совместной жизни — точнее, не совместной, а параллельной — постоянно что-нибудь угрожало. Таша отказывалась выходить за него замуж, заявляя, что после свадьбы независимая женщина превращается в маленькую девочку, которой и шагу не дают ступить самостоятельно. А она хотела сама строить свою карьеру. Что на это возразишь?
— Остерегайся этого уродца, говорят, он неравнодушен к рыжеволосым женщинам.