Роковой подарок жениха
Шрифт:
– Я мечтаю открыть свой бутик…
– Мечты, это хорошо! – одобрил Марк. – А в чем загвоздка?
– В деньгах…
Люси отвечала неуверенно, словно школьница, которую вызвали к доске, а она не выучила урока.
– Нужен спонсор?
– Да… но…
Спасительные паузы должны были увести собеседника в сторону от нежелательной темы. Науку многоточий Люси постигла вместе с правилами поведения за столом и на полусветских тусовках.
– Что же Игорь Сергеевич не позаботился о твоем маленьком бизнесе?
Марк будто окатил ее ушатом ледяной воды. Выходит, он все знал! И молчал… Почему? Хотя, что тут говорить?
– Я сама отказалась! – с показной гордостью выпалила она. –
В критические моменты у Люси открывалось второе дыхание: подходящие мысли сами приходили в голову. Марк обнял ее и прижал к себе. От него веяло силой, умением добиваться своего.
– Под моим крылом не пропадешь, – шепнул он, целуя Люси в ушко. – Будет у тебя и бутик, и своя линия одежды, и много, чего…
Они стояли на палубе белого прогулочного катера, любуясь спокойным течением реки и берегами, утопающими в зелени. Солнце садилось в малиновую воду, на небе проступали первые звезды. Люси таяла от восторга и радужных надежд. Ветер раздувал подол ее платья из тонкого льна, играл ее мягкими кудряшками.
– Он тебя обидел? – спросил Марк, с умилением глядя на Люси.
– Кто?
– Твой бывший!
Она растерялась от вопроса и тона, каким он был задан. В голосе Марка звенел металл, вибрировала угроза.
– Ну… в общем… я не держу на него зла… – пролепетала Люси, ощущая пробравшийся под платье холодок.
Закат из золотисто-малинового вдруг показался ей багровым, алым, словно кровь…
Глава 8
Суздаль, XVII век
Покровский женский монастырь
Старица Ольга перебирала в памяти день за днем, год за годом своей злосчастной жизни. Может, всему виной – опасный «трофей»? Где, каким образом раздобыл его датский королевич? Почему передал на хранение ей, велел спрятать, сберечь, покуда он за ним не вернется? А как он может вернуться, если умер? Вот уже и ей пора собираться в неведомый путь…
Самозванец искал усердно, весь дворец царский перевернул вверх дном, весь прежний дом Годуновых перерыл. В сумрачных Кремлевских палатах ему было не по себе: по углам опочивальни таились тени, в парадных залах показывались призраки мертвых государей, наводили тоску, предрекали жуткий конец «бесовского правления». От того много пил Дмитрий, закатывал пиры, развлекался с женщинами, но Ксению от себя не отпускал, держал в отдельной светлице. Вваливался к ней в темноте пьяный, страшный, выкатывал глаза, хрипел:
– Надумала, боярышня, али упираешься? Жизнь твоя вот у меня где, – сжимал короткую руку в кулак. – Не отдашь трофей, р-раздавлю!
В подтверждение своих угроз хватал что-нибудь железное, гнул, бросал ей на колени.
– Нет у меня ничего, – твердила Ксения. – А ежели бы и было, так ворами, татьми раскрадено. Дворец наш московские люди по твоему навету разорили, с них и спрашивай. И другие боярские подворья нашей родни громили. Все выгребли! Неужто, Бельский с Басмановым [14] не донесли?
14
Бельский, Басманов – пособники Лжедмитрия I.
Самозванец
– Снимай с меня сапоги! Видишь, царь устал…
Проснувшись наутро, он долго ходил в одной рубахе, пил квас и ругал Ксению, требовал признаться, где спрятана реликвия Иоанна Шлезвиг-Гольштейнского.
– Мертвому власть без надобности, а нам пригодится!
Ксения получила хорошее образование. Отец нанимал для нее иноземных учителей, она много читала. Ей было известно, что принадлежность к царской крови являлась для правителя вопросом жизни и смерти. Вот и расстрига не зря назвался царевичем Дмитрием, якобы, не убиенным, а чудесно спасшимся. Люди падки на чудеса – поверили. Сам польский король Сигизмунд и папский нунций [15] признали его наследником Ивана IV. Без диавола не обошлось…
15
Нунций – представитель римского папы при дворе какого-нибудь государства, в данном контексте – польского.
– Не знаю никакой реликвии, – отпиралась царевна. – В глаза не видала!
– Ты, дочка конюшего, царю смеешь не покоряться?
Как ни бесился Дмитрий, как ни запугивал Ксению, та стояла на своем. Если и была у датчанина реликвия, ей про то не ведомо. И куда он ее подевал, одному Богу известно. Тайну сию герцог унес в могилу вместе с ее счастием…
Самозванец потерял терпение.
– Вот, гляди… – тыкал он ей под нос письмо от Юрия Мнишека, отца панны Марины. – Какие упреки из-за тебя сношу! Есть у меня неприятели, распространяющие дурную молву обо мне. Слушай, что польский пан пишет: «Любя вас как сына, дарованного мне от Бога, прошу ваше величество остерегаться всяких поводов, и так как девица, дочь Бориса Годунова, живет вблизи вас, то по моему и благоразумных людей совету, постарайтесь ее удалить и отослать подале».
Ксения на то сжала губы и отвернулась. Иногда расстрига, продавшийся нечистому, не брал над ней верха, а в другой раз она была не в силах ему противиться. Не иначе как напускал он на нее колдовского туману, и она теряла волю, сдавалась на милость зверя.
– Господу предаюся, – смиренно промолвила царевна. – Пусть он решит мою судьбу.
– Я твой повелитель! – гремел Дмитрий. – Я тебе приказываю!
– Он карает, Он и милует… А ты – беглый монах… берегись гнева Божия…
Как в воду глядела Ксения. Не знал самозванец, какая позорная гибель ему уготована. Измывался над царской дочерью, будто она последняя простолюдинка. Отослал ее в монастырь, чтобы насильно сделали ее инокиней Ольгой, а сам отправил в Самбор свадебные подарки для невесты и будущего тестя – сундуки с тысячами злотых, с золотыми дублонами. Марине послал шкатулку, полную драгоценностей из русской казны, чистокровных коней, золотые бокалы, соболиные шкурки. Под Москвой разбили для ее свиты роскошные шатры, а для въезда в столицу гордой полячке была пожалована карета, украшенная серебром и царскими гербами, запряженная дюжиной коней серых в яблоках…