Роковые годы
Шрифт:
Настроение наших импровизированных защитников быстро повышалось. Некоторые истерически на меня набрасывались, все спрашивая: «Когда же мы откроем боевые действия?» А я все тщетно требую привести мне хоть одну команду… И наконец, сам едва сдерживаюсь, когда в 1 час дня, к своему негодующему изумлению, увидел Гоца и Анисимова.
— Вы что же до сих пор здесь делаете? Когда еще три часа тому назад взялись ехать за Измайловским полком! Ведь у меня же до сих пор никого нет! — налетаю я на них обоих и выслушиваю очень неуверенные объяснения, что они задержались на интересном заседании Совета, которое продолжается в главном зале.
— Будьте уверены, мы сейчас едем за полком, — говорят мне оба и скрываются.
На этот раз они действительно ушли, и я их в этот день так и не увидел. Встретившись с Гоцем на другой
Не прошло и часа с их отъезда, как мне сообщают с сияющим видом из службы связи Совета, что их оповестили только что по телефону, как по Невскому прошел целый полк в полном порядке, да еще с музыкой и с развевающимися знаменами. Он направлялся к Таврическому дворцу, и, по мнению членов Воинской секции, это и есть тот Измайловский полк, который идет нас спасать. Мне же кажется совсем иначе: в Измайловском запасном полку знамен нет, а также нет и значков. Действительно, вскоре к полученным по телефону сведениям вносится поправка, что над полком развеваются не знамена, а красные флаги. Так и есть: стройно подходит не союзник, а враг — 1-й запасный полк, приведенный большевиками, и в большом порядке.
Едва пробившись к дверям, три представителя полкового комитета, а с ними и прапорщик Сахаров, являются к нам «для переговоров об очищении помещения», а сами мрачно, исподлобья озираются по сторонам, высматривая, что у нас делается. На вопрос мой: «Зачем явились?» — они ответили: «Революция углубляется». Мы сомкнули ряды и выставили их на крыльцо.
Сведения извне приходят одно другого хуже.
Первые боевые действия открылись еще в 12 часов ночи, в Эртелевом переулке, у типографии «Новое время», куда приехали матросы печатать свои воззвания. Они привезли два пулемета, поставили их по углам переулка и время от времени открывали из них бестолковый огонь, под прикрытием которого товарищи набирали воззвания. Тут были убиты: дворник, две женщины, и ранено несколько запоздалых прохожих.
Уже с утра в самом городе, не говоря о том, что по улицам разъезжали броневые автомобили с пулеметами, из которых стреляли неизвестно в кого и почему, большевики поставили команды с пулеметами на некоторых перекрестках улиц, откуда фланкировали главные артерии.
Такая огневая связь была, например, установлена ими по всей линии — по Литейному, Невскому и Садовой улице. Как видно, эта система перерезала весь Петроград левого берега Невы и отделяла Штаб округа от Таврического дворца.
Площадь вокруг нас набивается битком. Отдельные группы наглеют все больше и больше. Вот одна из них врывается, ищет Переверзева, но, схватив по ошибке министра земледелия Чернова, вытаскивает его наружу, успев при захвате его изрядно помять и разорвать костюм [69] . Чернов уверяет, что он не Переверзев, и начинает объяснять преимущества своей земельной программы, а попутно сообщает, что министры-кадеты уже ушли и правительству не нужны. Из толпы несутся всевозможные крики и упреки, вроде требования сейчас же раздать землю народу. Чернова подхватывают и волокут к автомобилю. Тут появляется Троцкий. Пробившись к Чернову, он обращается к окружающему его сброду, среди которого выделяются кронштадтские матросы, и держит речь со свойственным ему пафосом. Он произносит слова, которые впоследствии так и остались за матросами: «краса и гордость русской революции, неужели у вас поднимется рука на вашего министра?!» Затем, хорошо зная своих сотрудников, Троцкий не ожидает ответа «красы и гордости», быстро хватает Чернова за рукав и спешит увести его во дворец [70] .
69
На другой день Чернов укорял Переверзева за пережитые в его честь минуты.
70
В своем очерке революции до Брест-Литовска Троцкий пишет, что ему пришлось встретиться в тюрьме с матросом, участвовавшим
Здесь Троцкий бьет в точку: у него 4 июля гордостью революции на передовом пункте оказывается уголовный преступник, а командиром кронштадтцев — Рошаль, укравший партийные деньги.
Связь моя со Штабом поддерживалась весь день по телефону. В кабинете Главнокомандующего стоял аппарат. Мы условились, что со мной будет разговаривать кто-нибудь из трех: Половцов, Балабин или оставшийся за Керенского, товарищ военного министра Якубович. Не проходило и получаса, чтобы кто-нибудь из них мне не позвонил и не спросил: «Что нового?» По их голосам мне каждый раз казалось, что они рады убедиться, что я еще не взорван, но не уверены, не перейду ли я в лучший мир к следующему их телефону.
После инцидента с Черновым залы и передние пришли в волнение, а тут еще к 4 часам дня зарвавшиеся передние ряды продвинулись на крыльцо, стали требовать выдачи другого министра — Церетели, находящегося с нами во дворце. Уже к этому часу отдельные подозрительные фигуры довольно свободно расхаживали по коридорам.
Звоню Главнокомандующему, попадаю на Балабина:
— Теперь требуют выдачи Церетели. Помочь ему ничем не могу, так как у меня никого нет. Не можете ли вы нас поддержать?
Балабин: Но ты же знаешь, что у нас тоже никого нет, кроме четырех сотен казаков.
Я: Да, знаю! И, несмотря на просьбы Чхеидзе, ничего тебе не говорил, когда таскали Чернова; но Церетели мы выдать не можем: он единственный имеет на Совет сдерживающее влияние. Наконец, по обстановке пора и очень важно показать движение. Четырех сотен более чем достаточно. Пошли половину. Только прикажи пустить в ход оружие, но дойти во что бы то ни стало. Поверь, дойдут.
Балабин: Хорошо! Подожди немного.
Через четверть часа звонок:
Балабин: Отправляем две сотни казаков. Посылаем к ним два орудия. Им приказано: подъехать к толпе, сняться с передков, предложить разойтись, а если не разойдутся — открыть огонь. Удовлетворен?
Отвечаю: «Вполне!» — и вешаю трубку.
Никому ни слова. Вероятно, проклянут за артиллерийский огонь по толпе, хотя сами же просили открыть «боевые действия». Буду слушать орудийные выстрелы.
История действий этого маленького отряда, названного неизвестно почему отрядом полковника графа Ребиндера, следующая.
Отряд с Дворцовой площади шел на рысях, когда внезапно недалеко от угла Литейного и Шпалерной попал под пулемет, поставленный на Литейном мосту солдатами Финляндского полка. Попав неожиданно под обстрел, казаки дернули в сторону, врассыпную. Заметим, что иначе в таких случаях поступить было бы трудно: на улице, под прямым выстрелом пулемета атаковать его в лоб для маленькой конной группы — предприятие почти безнадежное. А тогда остается, прежде всего, скрыться в складках местности, то есть в данном случае по улицам, за домами.
В тот же момент оба орудия остановились и стали сниматься с передков, но одно из них тут же было окружено восставшими солдатами 1-го Запасного полка; другое орудие — с убитым в спину коренным ездовым Пискуновым — успело проскочить Литейный проспект, сняться с передка и дать три выстрела. Им командовал пошедший с отрядом волонтером штабс-капитан Цагурия [71] .
Для первого выстрела Цагурия, оставшись один, без солдат, заряжает сам — первым попавшимся снарядом — гранатой; он бьет на 200 шагов по кучке солдат, окруживших первое орудие. Граната метко разрывается, наносит тяжелый урон противнику, который разбегается. К Цагурии подбегают свои: подъесаул Гвардейского запасного батальона Филимонов и вахмистр.
71
Конной артиллерии штабс-капитан Цагурия, приехав с Кавказа в командировку, в Петрограде оказался случайно. Сам вызвался идти с отрядом. Насколько мне известно, он в настоящее время проживает в Бельгии.