Роль, заметная на экране

Полоцкая Серафима Петровна

Прощаясь, я торжественно поклонилась, прижав руку к груди, и сказала:

— Рахмат!

Все дружески рассмеялись.

— Тише, утюжок спит! — серьезно воскликнула я, и мы засмеялись все вместе.

Уже укладываясь на койке боцмана, я вспомнила жестокие слова Хабира. Вадим… Я тряхнула головой, словно отгоняя надоедливого комара, и закрыла глаза.

— Ничего, — сказала я себе и мысленно добавила вторую любимую поговорку нашего шофера: «Назад ни шагу».

* * *

Все-таки, несмотря

на наш уговор, Анне Николаевне приходилось иногда тратить время на работу со мной. Только через полтора месяца после того, как я на съемке выбежала из шалаша, подошла очередь снимать дорожку, по которой я бегу.

Место для декорации выбрали очень удачно. В большой воронке, выбитой весенними водами, а теперь заросшей травой, установили всю съемочную и осветительную аппаратуру. Настил двухметровой ширины длиннейшей запятой почти окружил сверху всю воронку. Это и была «дорожка невесты». Кое-где ее закрывали от объектива киноаппарата деревья, кусты, а весь край дорожки тонул в траве и полевых цветах. Киноаппарат должен был следовать панорамой за моим движением от начала до конца пути. На экране изгиба не будет заметно, дорожка станет совершенно прямой.

Накануне съемки Анна Николаевна придумала для меня танец. Я бежала на пальцах, кружилась и прыгала по настилу около широкой солнечной поляны на опушке леса. Потом, смеясь, спускалась к ручью.

Переход через этот ручей уже снят в тридцати километрах отсюда, в тот день, когда мы объяснились с Анной Николаевной. Но это не имеет значения. Дорожка под узкой листвой склонившихся ив, и шалаш, и ручей очень поэтичны, и что-то неуловимое делает их даже более близкими, чем если бы они были действительно рядом.

Я бегала и прыгала по своей дорожке с восторгом, будто сорвавшийся с привязи щенок. Меня одолевало желание коснуться рукой цветов и деревьев. Анна Николаевна хохотала надо мной чуть не до слез, но осталась довольна.

А Евгений Данилович заметил:

— Жаль, жаль, что не можем использовать всю музыку танца.

— Да, — вздохнув, сказала Анна Николаевна. — Увы, половину приходится сократить…

— Почему же? — спросила я, с надеждой глядя на них. Дорвавшись наконец до настоящего балета, я хотела танцевать как можно больше.

Анна Николаевна пожала плечами, а Евгений Данилович досадливо поморщился:

— Времени не хватает на подготовку, и так план не выполняем! — Потом добавил: — Танец получается очень мило, однако… надо подчеркнуть смысл. Ведь невеста не сразу выбегает к пастуху, потому что у дорожки так чудесно и от радости захотелось покружиться.

Мне вдруг вовсе расхотелось кружиться. Я поковыряла носком балетной туфли пятно желтой краски на брезенте и потом пробурчала:

— Может быть, лучше разучить движения на всю музыку танца за то время, которое мы тратим на анализы…

— Рая! — предупреждающе воскликнула Анна Николаевна.

— Нет, постойте! —

резко сказал Евгений Данилович. — Рае надо разобраться… И не опускайте глаза, Раюша! Мне понятно, что вам хочется танцевать побольше…

Я кивнула, но осталась с опущенной головой.

— Сколько времени займут три действия спектакля, если отбросить антракты? — спросил он. — Как по-вашему?

— Ну-у, часа два.

— Так. А сеанс в кинотеатре рассчитан на час сорок минут. Значит, если отбросить время на надписи, действие балета приходится сразу же сократить почти на полчаса.

Я удивленно подняла на него глаза. Он смотрел на меня довольно сурово:

— Сокращено много, а впечатления должно остаться не меньше. Нет, много больше! И, значит, все должно быть отработано не только технически, но и наполниться чувством. Фильм будут смотреть и в далеких колхозах, и в таежных поселках. Чтобы сделать его понятным для всех, надо заменить отсутствие человеческой речи выразительностью — красноречием движения…

Анна Николаевна, глядя на меня так же строго, заметила:

— В этом и заключается мастерство великих балерин.

Я опять опустила глаза.

— Не вешайте голову, Раюша, — уже мягче сказал Евгений Данилович. — С великими балеринами пока соперничать не будем, а постараемся, чтобы наши простенькие танцы брали людей за душу. И, знаете, натренироваться в разных прыжках сумеет всякая балерина, а вот создать образ человека… Это самое главное!

— Так всегда говорила мне учительница… — смущенно призналась я.

— Очень рад, что мы с ней оказались единомышленниками, — пошутил наш режиссер и, улыбаясь, взял меня за руку. — Ну-ка, невеста, бегите к жениху! Это должен быть восторженный пробег! Как все хорошо вокруг! Каждый цветок, каждая самая невзрачная травинка приветствуют вас! Не захочешь — да запляшешь…

— Поняла? — спросила Анна Николаевна и весело повторила: — Как хороши цветы! Сорвала цветок и закружилась…

Что говорить, теплые лучи солнца и окружающая природа были так ласковы, что им не могли противостоять ни раздражительность, ни дурное настроение. Я припустилась к началу дорожки, готовая работать хоть до утра.

Утро съемки встретило меня хмурым небом. Река и дальний лес как-то потускнели, но стало ясно видно, что на деревьях уже появились желтые листья. Приближалась осень.

На пароходе все возились, как сонные, осенние мухи, но в конце концов все-таки выехали на съемку. Казалось, на солнце не было никаких надежд, но меня загримировали и одели, а операторы и осветители продолжали хлопотать около аппаратуры. Я раз пятнадцать повторила свой танец и, взглянув на темное небо, уселась на подножке автобуса. Все то и дело поднимали глаза вверх, но солнце нашим желаниям не подчинялось.

— Вот какая вы несчастливая! — сказала Мая-художница, проходя мимо, и тоже взглянула на небо.