Роман-царевич
Шрифт:
— Ни о ком я не думаю, — резко оборвал его Сменцев. — Вам вот следовало бы подумать кое о чем, да пошире глядеть. Ну ладно, в свое время столкуемся.
Дьякон сник. Было скучно. Одиноко мерцала свеча. Сентябрьский дождь бил в окна. Не такого разговора хотелось дьякону, и он уж подумывал, не уйти ли; но все сидел, поглядывая то на свечу, то на длинные, задумчиво сжатые брови Сменцева.
«Сердитый, — думал про себя, — может, не ладится что у него там? Лик сумный. Рассказать ему еще чего? Да говорить я с ним не умею.
Залаяла собака на дворе. С крыльца донесся веселый голос Флорентия, и через минуту вошел он сам, такой высокий в маленькой комнате флигеля, мокрый, в длинных сапогах, в кожаной куртке.
— Роман, добрый вечер. Сейчас надо переодеться. Потоп на дворе. Отче, здравствуй. Ты как тут?
— Да я было к тебе, Флорентий Власыч… Гляжу — гость.
Флорентий ушел в следующую комнату флигеля, — просто за дощатую перегородку, — и оттуда, смеясь, упрекал дьякона:
— Совсем от рук отбился. Не ходишь. Я про ваши заречные дела давно что-то не слышу.
Вернулся свежий, переодетый в другую куртку, улыбающийся, и сел за самовар. Самовар уже не кипел, а тянул длинную, скрипучую песенку.
По лицу дьякона и по нахмуренным бровям приезжего друга Флорентий догадался, что разговор тут не сладился. Но так как было до дьякона дело, то Флорентий решил не обращать на это внимания и действовать по-своему; коли захочет Роман, может и отменить потом.
— А я, отец Хрисанф, — начал Флорентий, — хотел уж спосылать за тобой. На днях думаю чтение устроить, — собрание то есть. Но чтобы поменее народу. Тебя, значит, с твоими, да только не со всеми, а по выбору, и еще у меня есть некоторые, совсем с другой линии… Думалось, не пора ли вместе потолковать.
Дьякон и обрадовался и насторожился.
— Тут из баптистского поселка, из Кучевого, должны быть люди… может, и подходящие для беседы, — сказал он осторожно.
— Вот, вот. Но только, извини меня, отче, ты в беседу пока не вмешивайся. Так, послушаешь, повидаешь, — здешние ведь люди, — а не налегай. Потом. Церковности в тебе еще много, а у них не тот дух. Прости за откровенность.
— Да понял, понял! — рассердился дьякон. — Не глупее тебя. Ты думаешь я с этими баптистами не разговариваю? Из Кучевого скольких знаю, да на селе у нас, слава Богу. Не первый год вместе живем. А нынче я многим удочку закидывал.
— Напрасно, — произнес молчавший Роман Иванович. — И со своими у вас дела не мало.
Флорентий вступился.
— Да ведь тут много таких, которые с места сдвинуты и к баптизму склоняются. Их важно по дороге перехватить. Иван Мосеич Карусин вот, например. И в семье у него брожение.
— Да и Фокины, — подхватил Хрисанф. — Нет, у нас места благодатные.
Роман Иванович поднялся.
— Вы, отец дьякон, зайдите на днях, еще потолкуем вместе насчет собрания. Теперь ли его или погодить. Должен один петербургский человек приехать. Вам, отец дьякон, будет
Дьякон вскочил, стал собираться. Флорентий зажег фонарь, вышел с крыльца посветить.
Дождик унялся. Капала только откуда-то вода, стуча мелко и звонко. Темно, — будто черный занавес вокруг фонарного кольца. В кольце желтеют деревянные ступени и видны полы дьяконовой рясы, которые он суетливо запахивает.
— Прощай, отче. В яму не свались.
— Ничего, вылезу. Будь здоров. Да, Флорентий Власыч. Вот что?
— Чего еще?
— Ничего, так. Два слова тебе хотел сказать. Мишка-то где?
— Где, — на кухне, верно. Говори.
Дьякон сделал шаг по светлому кольцу фонаря, придвинулся туда, где, полагал, была невидна голова Флорентия, и зашептал:
— Скажу тебе, какой чудный слух у нас есть. Не у наших, а так, мне через пятых людей пересказывали. Может, и наши знают, да мне-то про это им неловко… Худого ничего, а только чудно несколько.
— Не мямли, дьякон. Начал, так и кончай.
Еще ближе пригнулся дьякон и дул прямо в ухо Флорентию, щекоча ему шею острой бороденкой.
— Насчет хозяина, Романа Ивановича. Мало его видят по здешним местам, говорить сам не говорит, все ведь ты да я. Но, конечно, слышат, вот приехал, вот уехал. Что такое?
— Дьякон, тебе говорю — не мямли! — уже совсем нетерпеливо и громко сказал Флорентий.
— Ну-ну, тише. Так вот, шушукаются, что, мол, не тайный ли царский доверенный… Да. За правдой следит, как на Руси правду отыскивают. Помогать послан. Втихомолку, потому везде враги, кругом окружили, так надобен один верный человек, чтобы дело праведное в глубокой тайности пока вел… А? Чего? Врут, небось?
Флорентий даже онемел на минуту. Потом опомнился. Сдержался.
— Дьякон, дьякон, и тебе не стыдно! И не глуп ты после этого? Извини меня. И что у тебя в голове делается? Нет, надо с тобой серьезно поговорить. Не о Романе Ивановиче, — о нем оставь, — о тебе, да о деле поговорим при случае. Иди-ка теперь с Богом.
— Да я, Флорентий Власыч, слух только… Надо ж знать, чего болтают. И не худое что…
— Не худое! Ладно, ладно, прощай.
В горницу Флорентий вернулся задумчивый. Сменцев уже прошел за перегородку, где против кровати Флорентия на широком, старом турецком диване была приготовлена постель.
— Ты уж ложишься, Роман?
— Да, меня порядком растрясло, дорога плоха. А ты чего кислый какой?
— Нет, так…
Флорентий махнул рукой.
— Дьякон этот несуразный, ей-Богу. Глупый, что ли?
Роман Иванович потянулся под одеялом.
— Ничего, поумнеет. Варсиса вызываю сюда, хоть на недельку. Боюсь одного, как бы он духовное согласие не испугал. Не сам, — сам он ловкий, а ряса. Ты, Флоризель, не спешишь ли с общими-то собеседованиями? Чем отдельнее кружки до времени, тем лучше.