Роман-царевич

Гиппиус Зинаида Николаевна

Голос Романа Ивановича внезапно успокоил старика. Притих, головой закивал:

— Вот, вот…

— Лучше иди-ка сюда, выпей стаканчик, да ладком скажи еще, чего припомнишь. Про Матвея этого, что ли, расскажи…

Акимыч послушно полез на ступеньки.

— Ишь, слушай хозяина-то, — кивнул он Геннадию. — Сказал, как отрезал: уважай святыню.

— Да я… — начал Геннадий, но смолк, пожал плечами и покраснел.

За чаепитием повели разговор о пьянстве.

— Ой, есть озорство на селе,

есть. Пчелиное далеко ль, а народ не сравнить, справнее, тише. Правда, тесноты этой нет, ну и поправились…

— Не от тесноты, от души все идет, — наставительно произнес Иван Мосеич. — О душе не понимаете, оттого у вас и безобразие.

С Иван Мосеичем тихо заговорил Флорентий, боясь, что старик опять рассердится. Но Акимыч глядел на Сменцева. Очень уж его уважал. Путем не говорили никогда, но Акимычу нравился Сменцев. Хозяин, — сейчас видать. Понятие в нем, глаз соколиный.

— В эту, в школу-то в твою, к Флорентию Власычу, я стар ходить, а наши сказывают… — толковал он Сменцеву. — Много чего сказывают. И дьякон этот Заречный, заведет у нас, заведет… Ничего, многое правильно. Я пареньку-то, что со мной ходил, Матюше, и то говорю: вот бы тебе с дьяконом нашим про божественное достоинство. Не с попом, поп что — сыр, да больше по дому, у огородов, а дьякон, что в хозяйской у нас, в Роман Иванычевой школе, — этот весьма доточен. Ну, он слушает. Да неграмотный. Письма совсем не знает.

— Молодой? Чего ж он по богомольям?

— Да как сказать? Обещался. Я ему письмо писал к сродственнице, так с того и знаю, что обещался. Может, грех какой на душе. А парень богобоязненный, смирен, милый парень. Новгородский он.

— Новгородский. А зачем же ты письмо ему писал?

— Да вот, поди ж ты. Христом Богом просит, напиши да напиши. А я какой писатель? Писывал, да ведь ныне годы мои… Ты, мол, баю, другого кого… Нет, вот, некого. Уж это мы когда прочь повернули. Ну, в селе, у дворника бумажку выкупили, написал я ему. Улите какой-то, — в людях, видно, живет; может, и невеста, Бог его знает.

У Романа Ивановича вздрогнули веки. Странная, дикая мысль мелькнула в голове. Вспомнились самые последние разговоры с Литтой. Ее полуоткровенность. Сдержанная она, даже когда начинает верить. Но проскользнули слова… именно о богомолье, о странствии… Да, это вероятно, если сопоставить… А мир так мал: все и все — встречаются.

— Новгородский он, значит, — спокойно продолжал Роман Иванович, наливая еще стакан старику. — Туда, значит, и письмо писал, Улите этой.

— Туда. Жив, мол, и здоров, обещанье исполняю по силам, чего и вам желаю.

— Досада, что ты, дед, сюда его с собой не привел.

— Да я звал. А он, — нет. Пиши, говорит, что теперь опять к святыням иду, а потом уж сряду и домой.

Роман Иванович еще острее

взглянул на старика. Помолчал минуту.

— Акимыч, а ведь я, пожалуй, твоего паренька знаю. Знаю такого одного, тихий, разумный и к Улите сватается. Слышишь, Флорентий, к Улите сватается.

Флорентий давно глядел на него удивленными глазами.

— Что, не помнишь? Верно, тот. Коли в Питере бывал — тот.

Старик покачал головой.

— Обознался. Мой-то Матвей в Москве бывал, да и ту обегал. А Питирбурха и не нюхивал. Это верно знаю. Он смирный. И сюда-то не шел. Кабы знакомый, — пошел бы. Домой ему спешка.

— Да… Может, обознался…

Роман Иванович равнодушно пожал плечами. Он нарочно сказал о Петербурге и нарочно больше не расспрашивал. Не сомневался, что этот Матвей — Михаил. Понятнее стало многое. Нравилось это в Михаиле, и нравилось, что мир так мал и что столкнулись они со здешним Акимычем, который сидит и ему про Михаила с Литтой рассказывает. А теперь он — «дома»… Уж, конечно, сумел благополучно переправиться.

Чай между тем отпили. Говорили еще о том, о сем. Сменцев мало вслушивался.

Стали прощаться. Зять старика, Тимофей, мирно и скромно разговаривал с Геннадием.

— Роман, — сказал Флорентий, отзывая его в сторону. — Вот Иван Мосеич просит меня в Кучевой послезавтра к вечеру. Старики желают беседу. Может, и ты пойдешь?

Иван Мосеич прибавил:

— Сделайте милость, пожалуйста. Поговорить.

— Не знаю, Иван Мосеич. К вам?

— Ко мне. А старики… Я сам хорошо понимаю, но им желательно.

Поселок Кучевой был едва в полуверсте от Пчелиного. Кучевых зовут разно: кто баптистами, кто духовными, кто молоканами.

— Коли можно будет, он придет, — заверил Флорентий. — А то я. Ладно, с Богом, вы скажите, кому надо.

Разошлись. Оставался Геннадий, сумрачный и сконфуженный. Флорентию стало его жалко. Увидев, что Роман Иванович взял ключ и пошел через двор к дому, вероятно, в библиотеку, Флорентий решил приласкать Геннадия. Пригласил его во флигель, — «так, посидеть».

Глава шестнадцатая

РАЗНЫЕ БУМАЖКИ

На следующее утро спозаранку уехал Роман Иванович. Он часто уезжал так: возьмет узелок или чемоданчик и отправится в тележке куда-то.

Флорентий рассчитывал, что он скоро вернется, отложил беседу в Кучевом, но и два дня прошло, и три, а Романа Ивановича все не было.

Иван Мосеич опять явился.

— Будьте столь добры, Флорентий Власыч, пожалуйте хоть завтрашний день со стариками побеседовать. Хозяин-то в отлучке, да мы желаем с вами поговорить, как давно с вами знакомы.