Роман-газета для юношества, 1989, №3-4
Шрифт:
Глубокой осенью в ранний утренний час люди видели на берегу окаменевшую от горя высокую женщину. Она ждала. А река покрывалась льдом.
Через год трагически уйдет из жизни средний сын Александры Петровны. И она скажет:
— Мне, наверно, суждено жить за всех моих сыновей. Видите, я опять поднялась и пошла к детям. Только они меня спасают и поддерживают. До конца дней интернат не брошу. Пока хоть одна клеточка будет способна к жизни, буду работать.
Александра Петровна работает в интернате почти 30 лет. А начинала учить ребятишек грамоте еще в 1937 году, когда по комсомольской путевке уехала в далекую Эвенкию.
— От Красноярска добирались месяц, районо нас потеряло, — рассказывает Александра
Так я босиком к подружке бегала по снегу — ноги до сих пор болят.
В двенадцать лет, когда умер отец, осталась я за старшую в семье. Кончила в деревне семь классов, надела отцов пиджак, материны ботинки и поехала в город. Очень хотелось выучиться. На первом и втором курсах педучилища кормили бесплатно, на третьем давали стипендию. И я училась с удовольствием. Еще и эвенкийский язык освоила.
В год приезда вышла я замуж за лихого киномеханика. Он прилетел в Байкит на двух самолетах с аппаратурой для первого звукового кино. В тридцать девятом году родился мой первенец — Феликс, в сороковом — Эдуард, в сорок четвертом — Володя, в пятьдесят пятом — Геннадий. Но сначала была война, нелепая смерть годовалого Эдика, ранение мужа.
Мне тогда двадцать два года исполнилось, а на мне двое детей, братья младшие, бабушка. Старые и малые. Я одна в семье работала, вела математику в школе. Дрова в школу на санях возили. По ночам варежки для фронта вязали. Мужа ранило, подлечили, снова отправили на фронт, а когда демобилизовался в сорок пятом, ох и жизнь пошла! Часто переезжали, обживали новые места. Десять лет я директорствовала в восьмилетней школе Ярцевского района. Война уходила в прошлое, дети подрастали. Ну, чего не жить? В школе пропадала днями. Муж вечно ругался, ворчал. Не помню теперь уже, в каком году, но дело было в августе — школу ремонтировали. Поехали мы с мужем на лодке через Енисей за краской. Купили бочку. А на берегу женщины просятся в лодку. Взяли. Отъехали почти на середину, в одну сторону километр, а может, и больше, и в другую сторону столько же. Бочка-то лодку продавила, корзины поплыли, сумка с документами полна воды, а я мужу кричу: «Бочку спасай!» К счастью, там мель оказалась, выпрыгнули из лодки, вода по грудь. Светло было, ну, нас заметили и всех на берег перевезли. Главное — бочку мою спасли. За нее ведь деньги государственные плачены. Да и первое сентября на носу — не оставлять же школу без краски? Обсушились мы у костра. Я мужа так у огня до утра и оставила. На следующий день забрала и его и бочку.
Когда Александре Петровне предложили работу в Лесном в школе для детей с изломанными судьбами.
…Вы в открытке написали «мой мальчик». А я поймал себя на мысли, что был бы благодарен судьбе, если бы Вы были моей матерью. Своей-то матери я так и не увидел. В сущности, Вы и заменили мне мать. Ведь всем хорошим, что во мне есть, я больше всего обязан Вам. Другие педагоги или враждовали со мной, или были ко мне равнодушны, поэтому не могли дать столько, сколько дали Вы. Но и за то, что они мне сделали, я благодарен.
Конечно, я сам виноват, что они ко мне так относились. Из-за моего характера многие считали меня эгоистом, хотя я эгоистом не был, сам презирал эгоизм. Виноваты в том были моя замкнутость и высокое самомнение. Феликс Э.
Феликс Э. был одним из самых трудных и дорогих ее учеников. Много позже он вспоминал:
— Приняла нас Александра Петровна, когда мы уже немного подросли, но еще не поумнели. Ей доставалось и за нас, и от нас. Она возилась с нами, любила как своих. Ну, просто Макаренко в юбке.
Был такой случай. Он, собственно, решил мою судьбу. Дело в том, что меня хотели отправить в
Кто его знает, кем бы я стал и чем занимался, если бы меня тогда вышибли из интерната? Так что всем, чего я достиг в жизни, я обязан Александре Петровне. Я работаю на ЗИЛе, учусь в институте, имею медаль «За освоение Байкало-Амурской магистрали», женат, сын недавно родился.
Историю своей интернатской жизни Феликс расскажет мне почти через десять лет после окончания школы. В одно из воскресений декабря я выйду на звонок и за порогом увижу все того же невысокого улыбающегося мальчика с белыми хризантемами в руках. Мы будем пить чай с яблочным пирогом, говорить о далекой теперь поре его детства: «Помню, меня на лошади везли. Лошадь еще такая рыжая была…» И я запомню снег на московских крышах, его заразительный смех, тихое: «Спасибо, я больше одной чашки не пью». Он будет рассказывать о детстве, вспомнит все до мельчайших подробностей, не пощадит себя, по справедливому детскому счету воздаст взрослым и в который уже раз перемучается трудно прожитой своей жизнью.
«Из тридцати шести хулиганов выросли хорошие люди. Они ведь все детдомовские были», — вспоминает Александра Петровна свой последний выпуск, класс, в котором учились Феликс, Федя, Миша Тарасов, Люда Попова, Вова Сафонов, Люба Гоголева, Вася Никонов, Саша Голубин и еще двадцать восемь человек.
Они всегда приходят в свой музей. Здесь они такие, какими были в детстве. Приходит в музей и мой маленький сын. Прихожу сюда и я.
Мне не было четырех, когда началась война. Первую блокадную зиму мы с мамой прожили в Ленинграде. В феврале сорок второго мама вывезла меня по Ладоге из города. Через месяц мы добрались до Тбилиси. Мама тяжело заболела. Помню, как меня в последний раз привели в больницу. Я стояла на пороге белой палаты, а у огромного окна на белой кровати лежала смертельно больная мама. Она была так слаба, что не могла говорить. Ее рука еле поднялась — мама попрощалась со мной. Ей было 36 лет. Мне 7. Я осталась в семье маминой сестры.
Через три месяца после смерти мамы кончилась война. День Победы я не запомнила — сколько лет пытаюсь вытащить из памяти слово или звук, смех или песню, краски или слезы. Не получается.
Сын мой родился через 23 года после Победы. И чтоб знал он ее в лицо, чтоб помнил, каждую весну, 9 Мая, мы приходим с ним к Большому театру, в Измайлово или в Парк культуры и отдыха имени Горького. Уже у метро мы вливаемся в толпу, спускаемся вниз по Садовому, а навстречу, по Крымскому мосту, перекрывая движение, течет бесконечный, многотысячный людской поток.
Зачем спешат сюда люди? Зачем приходят семьями, с детьми, с внуками и правнуками? Что движет молодыми? Вон их сколько! Не стыдятся слов, не стесняются слез, только щелкают и щелкают затворами фотоаппаратов и до вечерних огней танцуют под аккордеон фокстроты и вальсы в тесном кругу немолодых, уставших людей. Тихо звенят ордена и медали, и глухо постукивает об асфальт деревянный костыль старого солдата.
«Может, я и тебя, дочка, вез в ту зиму по Ладоге?»
И эту немолодую женщину, и меня, и нас, и детей, что сидят на плечах отцов возле стола с табличкой «Ленинградский фронт», и моего будущего сына везли, спасали, защищали поседевшие люди, перед которыми мы так и останемся в неоплатном долгу.