Роман моей жизни. Книга воспоминаний

Ясинский Иероним Иеронимович

— Есть.

— Дайте мне.

— Если вы их одобрите, я их пошлю в печать, — сказал я.

Мария Николаевна — так звали ее — взяла тетрадку и попросила разрешения переписать. Еще бы не разрешить!

— Их напечатают, конечно! — вскричала она.

Полонский и Майков, в самом деле, приняли их, и они появились в журнале «Пчела» и «Кругозор» [147] . Она и их выучила наизусть.

Я часто стал видаться с нею. Видался в управе, когда она приходила по делам мастерской, обнаруживая непонимание дела, и каждый раз озаряя всех своей красотой; видался на квартире у ее брата Иосифа. Когда он заболевал и напивался до богоискательства (см. мой роман «Прекрасные уроды»), мы просиживали над ним с Марией Николаевной ночи: его надо было не пускать из дому, занимать, развлекать, но все же он убегал и возвращался темнее земли, грозя покончить с собою. Мария Николаевна страдала: она любила брата. А однажды нервы ее так натянулись, что она не выдержала, и случился с нею истерический припадок. Но и в истерике, обыкновенно уродующей женщину, она оставалась прекрасной.

147

Еженедельник

«Пчела: Русская иллюстрация, журнал искусства и литературы, политики и общественной жизни» был основан в 1875 г. петербургским книгопродавцем А. Ф. Базуновым, затем перешел к А. С. Гиероглифову. «Кругозор: Иллюстрированный журнал литературы, наук, искусств, политики и общественной жизни» — годом позднее, в 1876 г. Его продолжением явился журнал «Огонек» (с 1879). Ни Я. П. Полонский, ни А. Н. Майков не принимали в этих журналах заметного участия.

У меня создалась потребность смотреть на Марию Николаевну, как на картину.

— Вот, вот, на нее хочется только смотреть, глаз бы не оторвал! — соглашался Карпинский.

То же повторяли П.Ч. и Рашевский, собиравшийся жениться на хорошенькой сельской барышне с приданым; говорили все решительно, даже дамы.

Глава двадцать третья

1876

Генерал Новоселов и поездка с ним в Петербург. «Пчела» и «Кругозор». Достоевский в редакции «Кругозора». Переговоры Новоселова с Сувориным. Поездка в Москву. Мой зять. Конец предприятий Новоселова и возвращение в Чернигов. Славянское движение. Сотрудничество в «Киевском Телеграфе». Обыск. Приглашение в Киев, Издательница «Киевского Телеграфа». Прекращение газеты.

Между тем генерал Новоселов, попивая портвейн, стал лелеять мечту о своем жизнеописании. Я дал ему слово, что опишу его (роман «Искра Божия»).

— Я — выпуклая фигура, как же меня не предать историк? — волновался он, расхаживая в белой черкеске по веранде своего красивого дома и прикладываясь к рюмочке.

Так как генерал часто ссорился со своей женой («рожденной Пистолькорс, однако», пояснял он), то иногда устраивал с приятелями свидания («деловые, деловые, уверяю вас, молодой человек») на квартире у некоей А., у которой было три молоденьких племянницы. На этой квартире была выработана программа журнала, который решил издавать под моей редакцией Новоселов. И мы в ноябре уехали вдруг в Петербург.

Остановились на Лиговке в «меблирашках», и начались хлопоты. Генерал хотел издавать ежемесячник «Дух Журналов», я предлагал «Журнал Журналов». Приехал, по приглашению будущего издателя, Суворин [148] , пробежал программу и нашел, что бросать деньги в окно не стоит, а лучше начать газету.

Но тут — маленькое отступление эпизодического характера.

В 1875 году в Петербурге издавались два журнала: «Кругозор» и «Пчела». В «Кругозоре» стихами заведывал поэт Аполлон Майков, а в «Пчеле» — поэт Яков Полонский. Оба великие поэты. И тому, и другому я послал по стихотворению. Они были напечатаны. В «Кругозор» я еще послал стихотворение. И тоже было напечатано. Приехавши в Петербург, я, в качестве провинциального стихотворца, столь, как мне казалось, блистательно начавшего поэтическую карьеру, счел своим долгом посетить редакцию «Кругозора» и редакцию «Пчелы».

148

Алексей Сергеевич Суворин (1834–1912) — журналист, издатель, театральный критик и драматург. В феврале 1876 г. он уже приобрел права на издание газеты «Новое время», так что описываемый эпизод должен был иметь место несколько ранее 1876 г.

Начал с «Пчелы». Но Полонского там уже не было. Он ушел из редакции совсем. Ушел и другой его компаньон — Прахов [149] — брат Адриана Викторовича, строителя и реставратора российских храмов. Собственником «Пчелы» был некто Гиероглифов [150] — господин загадочный, всегда занимавшийся литературными предприятиями, более или менее неудачными, живший мафусаиловы лета, и хотя, должно-быть, он уже умер, но все кажется, будто он где-то существует, и что-то затевает, несмотря ни на какие обстоятельства. Он вынес мне двадцать рублей и объявил, что больше стихов никаких печатать не будет, «потому что товар дорогой».

149

Мстислав Викторович Прахов (1840–1879) — лингвист, переводчик.

150

Александр Степанович Гиероглифов (1825–1900) — публицист, критик, издатель. В 1875–1876 гг. издавал иллюстрированный журнал «Пчела» (до № 42), из которого был вытеснен М. О. Микешиным, приглашенным Гиероглифовым в качестве соиздателя и редактора.

Зато в «Кругозоре» меня приняли любезно, и я выслушал не только лестный отзыв о моих стихах от Аполлона Николаевича Майкова, но и ряд сочиненных им, но еще не напечатанных стихотворений. Вдруг, в самом разгаре его классической декламации, с откинутой назад головой и с протянутой вперед рукою, вошел в шубе и в шапке невысокого роста человек с лицом мастерового, на что-то обозленного, и, не поздоровавшись, торопливо выкрикнул:

— А я все жду гонорария! А гонорария нет как нет! А гонорарий был обещан сегодня!

Тут из соседней

комнаты выюркнул хозяин, журнала, Ключников [151] , невзрачный человечек, бритый, в очках, худенький и какой-то потертый, заискивающе извинился и стал объяснять, почему не послан гонорар, ссылаясь на свидетельницу, которая вышла тоже из соседней комнаты — молодая особа, распространенного тогда нигилистического типа, с прямыми подрезанными темными волосами; в сущности, вопрос шел не о гонораре, а об авансе за будущую повесть, и контора не успела получить ордер от издателя по форме, как принято, а только словесный приказ, и «сомневалась».

151

Редактором-издателем журнала «Кругозор» был писатель, автор антинигилистических романов Виктор Петрович Ключников (Клюшников) (1841–1892).

Человек в шубе сухо рассмеялся и заметил с неудовольствием, что обещанием прислать деньги его подвели. А Ключников весело сказал, обратившись к Майкову: — «Аполлон Николаевич, протестую!», — скрылся на минуту и вынес конверт с деньгами.

— Вот доказательство, — сказал он. — О недоразумении я узнал только сейчас вечером, и контора завтра, все равно, доставила бы аванс на дом. Положите же гнев на милость, Федор Михайлович.

— Есть горячий чай, — сообщила молодая особа.

Федор Михайлович сбросил с себя шубу Ключникову на грудь и сел, перекладывая с руки на руку шапку.

— Вам надо с меня расписку получить, — произнес он.

Майков хотел обратить внимание Федора Михайловича на меня.

— Начинающий поэт…

Но Федор Михайлович метнул на меня быстрый и как бы неприязненный взгляд.

— Стихи-с? — произнес он и схватил Майкова за борт сюртука.

— Но жаль, Аполлон Николаевич, что вы-то не были у Толстых на последнем вечере [152] ! — заговорил он. — Может, и вы сподобились бы. А я сподобился.

…Однако, я боюсь впасть в беллетристику. Трудно слово в слово передать, много лет спустя, чью бы то ни было речь, тем более речь замечательного человека, не исказивши ее. Но извиняясь, я все же не ограничиваюсь, как следовало бы, изложением общего смысла рассказа Федора Михайловича, а прибегаю к беллетристическому приему. Иначе говоря: не точно передаю слышанное, а приблизительно.

152

Салон графини С. А. Толстой (урожд. Бахметевой) скорее всего попал в мемуары Ясинского «с подачи» дочери писателя, которая в своей книге воспоминаний, опубликованных по-немецки в 1920 г., посвящает отношениям Достоевского и С. А. Толстой целую главу — «Салон графини Толстой». Данные о знакомстве Достоевского с графиней А. И. Толстой — вдовой вице-президента Академии художеств Ф. П. Толстого, относятся к еще более позднему времени.

— Было у них большое собрание, раут-с! — продолжал Федор Михайлович. — То и дело, скользили и проходили передо мной благороднейшие представители и представительницы нашего бомонда, вся Сергиевская улица. Да и не одна Сергиевская, и многие другие. И сколько звезд! Налево — действительные статские советники; направо — тайные-с и, наконец, самые тайные. Дамы не только приятные, но и пренеприятные: я ведь терпеть не могу, когда меня в лорнетку рассматривают. Одним словом, было ком-иль-фо. И вот на этом великосветском фоне с корзинами цветов, посреди чудесных этаких манер и потрясающей простоты движений, бросилась мне в глаза фигура внезапно вошедшего, блистательного и лакейски обворожительного господинчика, накрахмаленного и выглаженного по сверх-моде. Как вам сказать: не то посланник великой державы, примерно Франции, не то коммивояжера поразительная развязность и в локтях окрыленность, а в глазах собачья слежка. Изогнется, мотнет головкой и поцелует ручку у приятных и у пренеприятных. И самое странное, что я глаз от него оторвать не могу, а еще страннее, что я, как это не дико показалось мне самому, на первых порах сейчас же подумал: «Уж не антихрист ли?» — и только подумал, гляжу, у него из-под его обольстительного сьюта презанимательный пушистый хвост высовывается! Да-с! вы можете смеяться, потому что вы, хотя в тайне и набожны, но предпочитаете слыть неверующими; да и сам я отлично сообразил, что галлюцинация, а с другой стороны, может, и вы, Аполлон Николаевич, только моя галлюцинация, и галлюцинация — юный автор знаменитых стишков (он указал на меня, и столь было едкости в тоне, каким он произнес «знаменитых»), и вообще весь мир, может, одно заблуждение нашего ума [153] . Все-таки, не доверяя зрению, я обратился еще к осязанию. И когда он проходил, грациозно, как вьюн, колебля стан, мимо меня, приближаясь к соседке моей, чтоб приложиться к ее благоухающей ручке, я дерзнул схватить его за хвост! И что же? Положительно, то был настоящий хвост, на манер собольего боа, живой, теплый и даже электрический. А он сам приветливо посмотрел на меня, как на старого знакомого, точно хотел сказать: «Узнали?» — и исчез. Решительно не могу вспомнить, как он исчез. «Растаял, — как дым» — не подходит. Гораздо быстрее. Может-быть, даже не в одно мгновение, а в десятую часть мгновения…

153

Реминисценция из рассказа Достоевского «Сон смешного человека», опубликованного в апрельском выпуске «Дневника писателя» 1877 г.: «...может быть, и действительно ни для кого ничего не будет после меня, и весь мир, только лишь угаснет мое сознание, угаснет тотчас как призрак, как принадлежность лишь одного моего сознания, и упразднится, ибо, может быть, весь этот мир и все эти люди — я-то сам один и есть».