Роман о Виолетте
Шрифт:
После недолгих колебаний я обстоятельно побеседовал с графиней; огонек в ее глазах живо свидетельствовал, насколько взволнована она предметом нашего разговора. Итак, я склонял ее стать обожательницей знаменитой актрисы, затем представить Виолетту в качестве начинающей, в чьей судьбе она принимает участие, и, разыграв сцену ревности, строго-настрого предписать Флоранс быть сдержанной со своей ученицей.
В ту пору Флоранс была на вершине успеха – ей удалось создать сценический образ, как нельзя более соответствующий бурному разнообразию страстей,
Графиня, не испытывая ни малейшего отвращения к роли, которую ей предстояло играть, сняла на месяц маленькую литерную ложу в театре Флоранс.
Там Одетта представала в мужском обличье – и настолько достоверно, что обмана, казалось, не раскрыл бы и Лаферрьер; ложа была устроена так, что приподняв зеленую ширму, графиня оставалась скрытой от глаз зрителей, и ее видела только актриса.
Надо признать, что Одетта была восхитительна в своем оригинальном костюме, включавшем редингот из черного бархата на атласной подкладке, брюки цвета морской волны, замшевый жилет и вишневый галстук; в сочетании с черными усиками и черными бровями она вполне могла сойти за восемнадцатилетнего денди.
Рядом с ней на стуле неизменно покоился огромный букет от г-жи Баржу, модной тогда цветочницы, и в нужный момент он летел к ногам Флоранс.
Получая в течение нескольких вечеров подряд букеты по тридцать-сорок франков, актриса наконец удостоила взором ложу, откуда они исходили.
Она обнаружила там миловидного юношу, судя по наружности ученика коллежа; он показался ей таким красивым и забавным, что у нее даже вырвалось сожаление: «Ах, не будь это мужчина!»
И на другой день, и на третий – тот же восторг со стороны поклонника, та же досада со стороны актрисы.
На пятый день в букет было вложено письмо.
Флоранс заметила его, но из безразличия к нашему полу решила, что вскроет конверт, лишь вернувшись домой.
Отужинав в грустном одиночестве, она, сидя у камина, предалась размышлениям, и тут ей вспомнилось письмо.
Вызвав горничную, она приказала:
– Мариетта, в том букете, что прислали сегодня вечером, была какая-то записка; разыщи ее.
Поскольку серебряного подноса не было, Мариетта принесла записку на фарфоровом блюде.
Флоранс развернула послание и стала читать. С первых же строк от ее былого равнодушия не осталось и следа. Вот что в нем было написано:
«Восхитительная Флоранс, пишу Вам, от стыда краснея до корней волос – не судите строго – ибо нам, жалким смертным, не миновать испытаний, назначенных судьбой. Не ждите излияний безумца, обреченного на роковую встречу с Вами. Будьте же снисходительны, каюсь – я вовсе не тот, за кого меня принимают и за кого себя выдаю: я не безумец, а безумная – и я в Вас влюблена.
А теперь поднимайте меня на смех, презирайте, отвергайте: мне дорого все, что исходит от Вас, даже оскорбления!
Дойдя
Она вызвала горничную, от которой у нее не было секретов, и сказала ей, сияя от радости:
– Мариетта, Мариетта, это оказалась женщина!
– Я и раньше догадывалась, – ответила горничная.
– Бестолковая! Что же ты мне тогда не сказала?
– Да боялась ошибиться.
– Ах, – прошептала Флоранс, – до чего она, должно быть, хороша!
Флоранс умолкла, словно стараясь пытливым взором проникнуть сквозь мужской наряд графини; минуту спустя она томным голосом спросила:
– Где же эти букеты?
– Госпоже прекрасно известно, что, посчитав, будто они подарены мужчиной, она велела их выбросить.
– А сегодняшний букет?
– Пока цел.
– Давай-ка его сюда.
Мариетта принесла букет.
Флоранс взяла его и, с удовольствием разглядывая цветы, произнесла:
– Роскошный букет, ты не находишь?
– Ничем не лучше остальных.
– Неужели?
– На другие госпожа даже не взглянула.
– О, к этому я не буду столь неблагодарной, – усмехнулась Флоранс. – Помоги мне раздеться, Мариетта.
– Надеюсь, госпожа не станет держать его в спальне.
– Почему бы и нет?
– Все цветы в нем издают сильный запах – что магнолия, что туберозы, что сирень; от них сильно разболится голова.
– Не страшно.
– Умоляю госпожу позволить мне унести этот букет.
– Посмей только к нему прикоснуться.
– Желаете задохнуться, сударыня, – воля ваша.
– Если можно задохнуться от аромата цветов, то не считаешь ли ты, что предпочтительнее смерть скорая, среди цветов, чем длящееся три или четыре года угасание от чахотки, которая, по всей вероятности, и сведет меня в могилу.
И Флоранс несколько раз сухо кашлянула.
– Если госпожа и умрет через три-четыре года, – рассуждала Мариетта, спуская платье по бедрам хозяйки, – то только по своей вине.
– На что ты намекаешь?
– Я прекрасно слышала, что вчера врач говорил госпоже.
– Так тебе все известно?
– Да.
– Выходит, ты подслушивала?
– Не совсем; из туалетной комнаты, где я выливала воду из биде госпожи… порой слышно даже то, к чему не прислушиваешься.
– Допустим! И что же он сказал?
– Он посоветовал госпоже больше не действовать в одиночку, а лучше завести двух или трех любовников.
Флоранс поморщилась от отвращения.
– Не выношу мужчин, – и сладострастно понюхала букет графини.
– Не удобнее ли госпоже присесть, пока я снимаю чулки? – услужливо предложила Мариетта.
Флоранс молча присела, погрузив лицо в цветы.
Она машинально дала себя разуть, а затем вымыть ей ноги в воде, куда Мариетта добавила несколько капель вытяжки «Тысяча цветов» Любена.