Роман 'Петровичъ'
Шрифт:
Так вот, о «проЭктах». Мне, как квазитворческой личности и литератору — домушнику в одном лице очень грустно бывает слышать, как какой-нибудь жлоб, пойманный на крыльце своей халупы с ночным горшком в руках в ответ на вопрос: "Что поделываешь?", — уже не отвечает честно, что говно, мол, на огород под кустики выношу, а обязательно сощурит многозначительно глазки и с туманной улыбкой говорит: "Да вот, подумываю я над осуществлением нового с о б с т в е н н о г о проЭкта…" По-моему, так: если, к примеру, поставили «Аиду» Верди на фоне настоящих пирамид, или реставрировали, скажем, собор Святого Петра в Риме — это ПРОЕКТ, а если говно на огород — то это ГОВНО, хоть и на огород…
Как в ъ е х а т ь в село, в котором половина жителей, судя по их
Народ в селе, который начал еще в конце прошлой главы активно пробуждаться, в настоящий момент достиг пика этого процесса, то есть, можно сказать, находился на пике своего пробуждения (читатель, ты это переваришь? Если нет — см. рис. 1) Пейзане с заспанными рожами не большими толпами сползались на центральную площадь и шумно размещались на периферии сего достойного архитектурного образования, в середине коего, в большой луже, сидел Толян и задумчиво жевал портянку. Над народом реяли знамена и транспаранты — их успел вчера вечером изготовить Варлам Сосипатыч после генеральной репетиции торжественного банкета по случаю победы злопукинского образа жизни, которую провели у Дэвица в несколько урезанном составе…
Сосипатыч стоял и остолбенело смотрел на плоды своего творчества. Над народом развевались тщательно вырисованные, хоть и с небольшими проекционными искажениями, разнообразные предметы быта внеземных цивилизаций вперемешку с зажигательными лозунгами, которые отражали глубокое, скорее, подсознательное отношение изготовителя к членам оргкомитета, их близким родственникам, всему Злопукино и сегодняшнему спортивному празднику в частности… Сосипатыч, удрученно помаргивая, глядел, как несколько мужиков, поплевав на руки, поднимают над головой длиннющий транспарант, на котором аршинными буквами было выражено его, Варлама Сосипатыча, отношение к собственному барину после того, как последний харькнул ему на лысину (в тринадцатой, кажется, главе…), выдержанное в лучших традициях настенно-заборной лексики и содержащее только три слова, которые не стыдно было бы прочитать подрастающему поколению: «барин», "в" и «на». А на площадь в это время входили с другой стороны барин со Степкой и бандой дружинников.
"Дорепитировался!", — раздраженно подумал Сосипатыч и из осторожности потерял сознание.
Ждали гостей…
—30—
Ладно, я согласен, гости ещё не въезжали, их ждали… Угу, ждали здесь их… Триста лет они тут были надо. Но, к сожалению, я не успею открыть вам наболевшие чувства злопукинистов, потому что на деревенском горизонте я первый заметил две, быстро приближающиеся, брички. Они неслись во весь опор, подобно двум чемоданам в руках опытного носильщика. Уставшие, в мыле коллекции "Camay Classic", верблюды натужно тащились, и, видимо, вследствие этого, бежали очень медленно. Протащиться покруче им мешали привязанные к шорам две трескучие калымаги, полные участников предстоящих соревнований. А участники, как теперь уже увидели все, были не на шутку здоровые. Как говорится, в здоровом теле — здоровый вес! Это была сборная атлетов из Писипивнинска, городка-геройчика, расположенного двадцатью пятью (красиво звучит!) верстами ниже по течению Гнилушки.
Город этот был основан еще Симеоном Крусарди в XIV-м веке 1897-го года. Это очень трогательное и поучительное событие произошло, когда гордый, но трусливый Симеон, скрывался от воинской обязанности в женском монастыре на горе Ёханы-Бабай в Турции. И, несмотря на то, что на самом деле звали его Монтимар-Абу-Ивануськи, он был публично пойман и тайно казнён в Италии японскими даоносцами. Правда, это случилось гораздо позже основания Писипивненска. Последний факт не особо смущал свободолюбивых
Жители Злопукино не очень любили писипивненских. Может быть за то, что никто из них не знал красивой истории возникновения своей деревни, может быть за их дебильный характер, из-за проявления которого происходило немало кровавых побоищ между городскими и нашими. Побоища происходили нечестно — не стенка на стенку, а деревенских об стенку. Городские здоровяки, особо не напрягаясь, размазывали по городским стенкам хилых тружеников полей, и этим до сих пор недовольны дворники Писипивненска. Игра шла, как говорится, в одни ворота, и этими воротами чаще всего оказывались центральные городские. После разборок местные дворники смотрели на них, как новые бараны, и, наматерившись вволю, шли за новой краской и сварочным аппаратом. Но об этом как-нибудь в другой раз…
Итак, брички шумно въехали на центральную площадь и тихо встали. Клубы вонючей пыли оседали на головы встречающих. Зазвучал гимн Злопукино. Сгорбившиеся верблюды, отплёвываясь, передыхали от быстрого бега. Не прошло и пяти минут, как они передохли. За это время городские по Шурику заточили традиционный хлеб с пожаренной солью, побратались с злопукинчанами и, разминая отсидевшиеся члены, затеяли небольшую потасовку. Замолк гимн и заиграла народная песня "Кота, меня ты позовёшь…". Петрович влез на плечи Лебединскому и сказал пламенную речь.
— Чуваки! Сёдня у нас праздник! Щас мы начинаем Олимпиаду!! А Олимпиаду начинать — это вам не в лифте кататься! Сразу хочу предупредить, шоб не напрягать органы власти… (Петрович указал на органы скрюченным пальцем)… в период народных гуляний запрещаица портить стены и обижать ближних своих…
Оборвалась песня и опять зазвучал гимн Злопукино. (Дело в том, что сидящий в это время в радиорубке с электробалалайкой, плотник Антип знал всего две мелодии — гимн и народную песню…)
Петрович прокашлялся и продолжил.
— За пьяный дебош, коллективное употребление транквилизаторов, анаболиков, аналёликов и других подобных княрисов, команда снимается с соревнований и жестоко избивается… Отмазки не проканывают, базар окончательный и наездам не подлежит! Я кончил!!!
Все захлопали. Петровичу поднесли цветы и ценные подарки от спонсоров. И тут произошло неожиданное.
— Сладко гутаришь!!! — прозвучал скрипучий и до боли знакомый голос.
Все вздрогнули.
Никем не замеченная во время выступления барина, в деревню заехала колонна повозок из Печкино. Команда мужиков и баб в красных одеждах выгружали на землю привезённые с собой штанги, мячи и спортивную форму — кожаные шорты и фуражки.
Впереди стояла Ульяна и страшно улыбалась.
—31—
Ах, как быстро летит время!
Казалось, еще совсем недавно это, в принципе, мирное, чудаковатое существо было подлинным украшением злопукинской популяции гомосапиенсов (или, точнее, злопукинской гомопопуляции, так как с сапиенсами в этой благословенной дыре всегда была напряженка); в свободное от борьбы за счастье трудового народа время она тусовалась на кухне, ставила капканы на сельских ребятишек (всегда охочих до тухлой свинины и гнилой капусты), лупила совковой лопатой незаслуженно нами забытую Федору и даже иногда, в охотку, занималась врачеванием (Петрович на всю жизнь запомнил, как она его, умирающего от ящура, буквально подняла на ноги, растерев ему суставы своей фирменной смесью из иода, скипидара и аккумуляторного электролита). Даже когда она плюнула на кухню и по уши влезла в политическую борьбу, ей это сошло с рук, поскольку гомо, отведавший хотя бы пару раз Ульянину жратву, не доживал не только до сапиенса, но и, частенько, до третьего приема пищи…