Роман-воспоминание
Шрифт:
— Я слышал о вашем новом романе, — сказал представитель общества «Британия — СССР», — и читал ваш «Тяжелый песок». Несколько лет назад мы ждали вас в Лондон, но вы не приехали.
— Тогда не выпустили мою жену, и я отказался ехать.
— Анатолий Наумович! — вмешался Боровик. — Теперь этих проблем у вас не будет. Я — председатель Комитета защиты мира, от нас вы можете ехать в любую страну, куда угодно.
— Спасибо…
— Поздравляю вас от всего сердца! — добавил Боровик. — Кончилась трагедия с романом — книга вышла. Поверьте, я говорю искренне.
Усевшись
Она пожала плечами.
— Ладно, — сказал я, — будем и дальше «река брести, котома нести».
Такой татарской поговоркой я иногда заменял наше обычное «Побредем ужо, Марковна».
Из ЦДЛ мы отправились домой в Переделкино. По дороге на Кутузовском проспекте заехали в магазин «Диета», где раз в неделю писатели могли купить набор продуктов, так называемый «заказ»: курицу или килограмм мяса, полкило сосисок или полкило «докторской» колбасы, килограмм селедки, килограмм гречневой крупы или риса, килограмм сахара, банку сгущенного молока, баночку растворимого кофе, пачку масла, печенья и чая. Не густо для семьи на неделю, но все же еда, в магазинах ничего нет. Стоим с Таней в очереди, двигаемся потихоньку к продавщице, входит в магазин старушка, видит гречневую крупу, мясо, сахар на прилавке, пристраивается в хвост. Ей объясняют: «Бабушка, здесь заказы для учреждения».
— Господи, когда вы только нажретесь! — говорит старушка и отходит к пустым полкам.
Николай Михайлович Шилин, сооружавший саркофаги для Ленина, Димитрова, Хо Ши Мина, рассказывает:
«…Но больше всего меня поразила горбачевская дача. На ее строительстве работало семьсот человек… Ни у Сталина, ни у кого такой виллы не было… Как из нее выходишь, справа скала, так в ней прорубили шурф к морю и брали воду для бассейна за восемьсот метров от берега. Потом ее очищали, подогревали и только после этого заливали. Стены у бассейна стеклянные, а когда погода хорошая, они открываются».
Вот так вот… А тут старушка на фоне пустых полок.
Приехал к нам на дачу знаменитый английский писатель Грэм Грин, автор «Тихого американца», «Нашего человека в Гаване» и других известных романов, с ним жена Ивонна, живут в гражданском браке, оба не могут расторгнуть предыдущий — католики. Ему 83, ей под семьдесят, обитают во Франции, много путешествуют по миру. Несмотря на возраст, Грин на меня произвел впечатление человека подвижного, легкого на подъем, с мгновенной реакцией — глаза настороженные, взгляд с легким прищуром, испытующий. После его смерти мне стали попадаться статьи, в которых утверждалось, что в свое время Грэм Грин был агентом английской разведки. Возможно. В Англии на репутацию это пятна не кладет: выполнение патриотического долга. Пример — отношение к Сомерсету Моэму.
Грэм Грин сказал, что во Франции много говорят о «Детях Арбата» и ему очень приятно познакомиться со мной.
— Прекрасно, — отвечаю, — и я очень рад с вами познакомиться, но сначала покажу вам одну вещь, подождите минуту.
Пошел в кабинет и вынес оттуда изданный в 1966 году в ФРГ свой роман «Лето в Сосняках» с рекламной надписью: «Русский Грэм Грин».
— Какой неожиданный сюрприз, большая честь для меня.
Я возразил:
— Наоборот, это для меня большая честь; прочитав эту надпись двадцать лет назад, я подумал, что из меня действительно может получиться писатель.
Такими любезностями мы с ним обменялись.
Живо всем интересовался.
— Неужели ваш роман пролежал в столе двадцать лет?! Вы, русские, терпеливый народ.
— В таких условиях мы живем.
— Люди на Западе реагируют на все быстрее.
— Вы живете в других условиях. Впрочем, вы, как в свое время Анатоль Франс, или Ромен Роллан, или, скажем, Бернард Шоу, симпатизируете Советскому Союзу.
— Да, я сторонник социалистической идеи.
— Однако после дела Синявского — Даниэля, после нашего вторжения в Чехословакию порвали с Советским Союзом.
— Конечно, такое нельзя было простить.
— И все же простили, возобновили отношения. И вас приняли с распростертыми объятиями.
— Да, но потом отношения опять испортились. Я потребовал перевести мои гонорары жене Щаранского — Авиталь, я с ней встретился в Израиле. Ваши власти отказались. Это беззаконие!
— Ну вот, а теперь снова помирились.
— Щаранский освобожден, атмосфера у вас меняется…
— Да, да, конечно… Но я говорю о том, с чего вы начали, господин Грин, о терпении. Вы можете ссориться с нашим правительством, потом мириться, опять ссориться, опять мириться. Мы, русские писатели, этого лишены. Ссора с властями для нас — это полное прекращение публикаций, в лучшем случае, в худшем — преследования, а при Сталине и вовсе — расстрел. Вы не должны ничего терпеть. А мы были вынуждены терпеть. Вот я и терпел.
— В чем же выход? — спросил он.
Я засмеялся:
— Сделаем так: вы нам отдадите свою свободу, а мы вам свой социализм. Поменяемся. Хотите?
Он натянуто улыбнулся.
— Это шутка, — сказал я. — Как и вы, я тоже сторонник социалистической идеи. Но я за соединение социализма со свободой, я за демократический социализм. Возможен такой гибрид, как вы думаете?
— Это было бы великолепно! Мне кажется, к этому у вас все и идет.
— Будем надеяться.
— Публикация вашего романа вселяет большие надежды. Сейчас по приглашению господина Лигачева мы с Ивонной летим в Сибирь, посмотрим, как перестройка выглядит не в Москве, а в стране.
— Ну, что ж, возможно, вы не будете разочарованы.
В июле 1989 года посольство Франции в Москве устроило прием в честь 200-летия Французской революции. Народу полно, много знакомых лиц, однако самой заметной фигурой был там Ельцин, очень тогда популярный, почти единогласно (90 %) выбранный от Москвы в Верховный Совет. Имел он репутацию человека гонимого, борца против номенклатурных привилегий, жил в обычной квартире на Лесной улице, лечился, как рядовой гражданин, в районной поликлинике, ездил на трамвае — одним словом, выступал поборником всеобщего равенства и защитником народных интересов.