Роман-воспоминание
Шрифт:
Люся Катала много делает во Франции для русской литературы: издательство «Альбен Мишель» за последние годы выпустило более 70 книг современных русских авторов. Это — заслуга Люси, мимо ее внимания не проходит ни один стоящий автор. Очаровательная женщина, умница, энергичная, благожелательная, встретила нас на аэродроме, доставила в гостиницу, а вечером привезла к себе домой, познакомила с Жаном. Его лицо нельзя забыть — аристократическое, с пронзительными глазами, он был очень артистичен в своем черном бархатном пиджаке. Русское гостеприимство Люси нравилось ему. Жан умер пять лет назад.
Люся устроила
Мы проехали по узким уличкам этого маленького городка с двухэтажными домами, с непременными чугунными резными решетками на балкончиках. Поглядели на деревянную православную церковь без купола, с крестом на коньке крыши и иконой на фасаде, построенную на пожертвования русских эмигрантов, перед войной тут жило двести семей. В доме Плевицкой — Скоблина сменилось пять владельцев. Новый хозяин перестраивал подвал и обнаружил там тайник Скоблина, впрочем, пустой. Таня сделала в блокноте наброски: ограда, калитка, фонари, крыльцо, дверь сбоку, в кухню, откуда заходила кухарка.
Осмотрел я и другие места, где будут действовать мои герои. Поездка в Париж оказалась для романа полезной.
Прожили мы в отеле «Ленокс» больше месяца, на углу, в газетном киоске, покупали газету «Русская мысль». Меня там поругивали, не могли примириться с тем, что советский писатель написал сенсационный антисталинский роман.
Как-то Таня вернулась без газеты — не поступила в продажу.
В тот вечер я выступал в Институте славянских языков. Зал полный. Эмигранты разных поколений, русские писатели — Андрей Синявский с Марией Розановой, сотрудники «Русской мысли», профессора Института.
После моего рассказа о положении в Союзе, перестройке, истории написания романа начались вопросы.
Первый:
— Как вы относитесь к поэту Иосифу Бродскому?
Воцарилась тишина — все ждали моего ответа. Вопрос неожиданный — с чего вдруг Бродский, почему так интересно мое мнение о нем?
Конечно, о мертвых — или хорошо, или ничего. Но я рассказываю о том времени, когда Бродский был жив. Я не любил его. Никогда о том не говорил, но сейчас, «подводя итоги», могу сказать.
В конце шестидесятых годов одна ленинградская дама приехала ко мне на дачу с Бродским. То ли хотела продемонстрировать Бродскому свои «переделкинские» связи, то ли показать мне, какие у нее знаменитые знакомые: Бродского тогда только освободили, чему предшествовала шумная кампания в его защиту.
Бродский читал стихи, откровенно говоря, мне мало интересные, что делать, наверно, я слаб в поэзии. Однако слушал внимательно и предложил Бродскому поговорить о нем с Твардовским.
Он гордо вскинул голову:
— За меня просить?! Они сами придут ко мне за стихами.
Парень, травмированный судом, ссылкой, вот и защищается высокомерием от несправедливостей мира. Простительно.
Я заговорил о Фриде Вигдоровой. Хрупкая, похожая на подростка, очень болезненная, но поразительно
Однако, буркнув в ответ что-то пренебрежительное, Бродский предложил почитать еще стихи.
Я был поражен.
— Как вы можете говорить о Вигдоровой в таком тоне? В сущности, она вас спасла… Вас спасла, а сама умерла.
— Спасала не только она, — ответил Бродский, — ну, а умерла… Умереть, спасая поэта, — достойная смерть.
— Не берусь судить, какой вы поэт, но человек, безусловно, плохой. — Я поднялся и ушел в кабинет.
Гостям пришлось ретироваться.
Бродского я больше не видел и стихов его не читал.
Но здесь, в Париже, в Институте славянских языков, рассказывать эту историю не хотелось. Ответил так:
— Я — старый человек, вырос на Пушкине, Лермонтове… Новая поэзия мне, наверно, недоступна. Как поэта я Бродского не знаю. Но моя жена, мои друзья говорят, что он очень одарен. У меня нет оснований им не верить, и я присоединяюсь к их суждению: Бродский — талантливый поэт.
В ответ — аплодисменты. «Вот как здесь любят и ценят Бродского», — подумал я.
Поздно вечером мы вернулись в отель. Таня протянула мне номер «Русской мысли».
— Купила утром, не хотела тебе показывать.
Газета от 23 сентября 1988 года, заметка: «Иосиф Бродский в Копенгагене».
«Вопрос:
— Что вы думаете о публикации книги Рыбакова „Дети Арбата“?
Бродский:
— Что я могу думать о макулатуре?
Вопрос:
— Но ведь книга пользуется фантастической популярностью?
Бродский:
— Разве так редко макулатура пользуется популярностью?»
Не забыл, значит, Бродский нашей встречи в Переделкине. Прочитай я его интервью утром, вечером в Институте славянских языков наверняка и я бы ее припомнил. Но я газеты не читал, а публика в зале прочитала. И на вопрос о Бродском ждали от меня другого ответа. Оттого и аплодировали. Наверное, Таня поступила мудро.
В Институте после встречи подошла ко мне вдова писателя Осоргина, спросила про Арбат, про Сивцев Вражек. Голос тихий, печальный, в глазах — тоска. Я сказал ей:
— Книги вашего мужа будут скоро читать в России.
Она промолчала, видимо, ни во что уже больше не верила. И я в который раз подумал о том, как трагична судьба моей страны, лишившей родины миллионы людей: до революции, после нее, во время второй мировой войны, в семидесятых и восьмидесятых годах, в теперешнее время, когда уезжают люди из стран так называемого СНГ. Я встречался за границей со многими русскими писателями и был убежден: зарубежная русская литература должна вернуться на родину. Где бы ни жил русский писатель, каковы бы ни были его политические взгляды, его книги принадлежат русской культуре.