Роман
Шрифт:
Все засмеялись.
– Ах вы, хитрецы! Коварство и любовь! Ричард III и леди Макбет!
– Пётр Игнатьевич, правда, что вас батюшка попросил следить за нами? – весело спросила Татьяна. – Я ведь слышала за столом!
– Правда, правда! Посмотри, говорит, Пётр Игнатьич, кабы с нашими молодыми не приключались чего. Уж больно они чувствительны!
– Так и сказал – чувствительны? – воскликнул Роман.
– Так прямо и сказал!
Они засмеялись.
Красновский взял молодожёнов под руки:
– А теперь поспешим, друзья мои! Там такое действо – почище
Когда они вернулись на террасу, там царили шум и оживление, отчего появление молодых заметили не сразу. Всеобщее внимание было приковано к перемене кушаний: вместо останков осетра на сдвинутых столиках стояли два широких подноса; на одном стояли глубокие блюда с чёрной, красной и паюсной икрой, на другом же теснились пять высоких стопок блинов. Наверху каждой стопки лежала роза, цветок которой был искусно вырезан Никитой из сливочного масла, а стебель и листья выложены чёрной икрой.
Жёлто-белые цветы роз подтаивали, давая понять, что блины горячие.
– Отлично, отлично! – кричал Антон Петрович появившемуся в дверях Никите. – Пять с плюсом! Егорка! Сооруди-ка быстренько моей холодной водочки! Из погребка!
– Да поживей! – подхватил Красновский. – А то блины пристынут, а гости нам этого не простят! Правильно, Егор Кузьмич? – обратился он к дьякону, и тот, хоть его и звали Кузьмой Егорычем, внушительно закивал головой. А когда кудрявый Егорка появился с большим запотевшим графином, пять блинных столпов уже были основательно разрушены Никитой, еле успевавшим накладывать блины в подставляемые Аксиньей, Полей и Гашей тарелки, не забывая спросить:
– Пшеничных или гречишных?
Большинство гостей предпочитало пшеничные блины. Лишь Антон Петрович, Красновский и дьякон потребовали гречишных.
– Я, сударь ты мой, в блинах толк знаю! – громко объявлял дядюшка, наливая Роману водки. – После пшеничных-то блинцов тянет на полатях спать, а после гречишных – ноги просятся плясать!
– Антоша, у тебя ещё силы есть плясать? – спросила тётушка.
– Для тебя, моя радость, у меня на всё найдутся силы! Avec plaisir! Только прикажи! – отчеканил дядя.
Громкий смех раскатился по террасе.
– За здоровье жениха и невесты! – выкрикнул Красновский, поднимая рюмку.
Все чокнулись, выпили и приступили к блинам. В тарелках молодожёнов оказались две розочки. Не зная, что делать с этим распластавшимся на блине цветком, Татьяна посмотрела на Романа. Он же, отделив вилкой тончайший ноздреватый верхний блин от нижних собратьев, ловко запеленал в него подплывшую маслом розу и отправил в рот.
Татьяна проделала то же самое.
Но ощутив во рту начинённый икрой и маслом блин, Роман понял, что несколько поспешил, и покосился на Татьяну. Несчастная жена его сидела с полным ртом и умоляюще смотрела на Романа. Комизм их положения был настолько очевиден, что через секунду они с полными ртами беззвучно давились от приступа смеха, прикрывшись салфетками.
К счастью, на них никто не обращал внимания, так как все были увлечены спором, затеянным Антоном Петровичем и Красновским о том, как
– Вот этаким манером! – Он кинул на блин кусок паюсной икры, проворно намотал его трубочкой на вилку, ловко сложил на вилке пополам и целиком отправил в рот.
– Браво! – воскликнула тётушка, и все зааплодировали.
Молодожёны, в этот момент с трудом проглотив свои блины, дали волю смеху и, взявшись за руки, смеялись, соприкасаясь головами. Все решили, что они смеются над дядюшкой, который и впрямь делал довольно-таки комические усилия, чтобы побыстрей проглотить блин.
– Вот-вот, даже молодёжь меня поддерживает! – поднял палец Красновский и, взяв нож, стал резать стопку блинов пополам.
– Молодёжь смеётся своему незнанию! – заключил Антон Петрович, отирая губы салфеткой и вызывая у молодых новый приступ смеха.
– Ну докажите, докажите, что я неправ! – ещё больше горячился дядюшка. – Смеяться легче всего!
– Вот доказательство! – кивал Пётр Игнатьевич на свою тарелку, в которой он размазывал красную икру ножом по четвертинке блина. – Вот оно, наше доказательство!
И, скатав четвертинку, отправил в рот.
– Это не доказательство! – отмахнулся дядюшка. – Блины так не едят!
– Блины едят по-разному, – с улыбкой заметил Рукавитинов. – У нас в семье ели вот так…
Он положил на блин кусочек вымоченной в уксусе налимьей печёнки, свернул его четырёхугольным конвертом и, разрезав ножом, отправил половину в рот.
– Этак только немцы едят! – махнул ножом Антон Петрович, сворачивая новую трубочку с икрой. – Насмотрелись вы в ваших Кёльнах да Марбургах!
– В Германии блины в чистом виде не водятся, – вставил захмелевший Клюгин. – Там всё, начиная с рыбы и курицы, фаршированное. И блины тоже фаршируют рубленой говядиной, сметаной польют – вот вам и deutsche Gericht!
И, презрительно рассмеявшись, он стал кромсать ножом стопку своих блинов, вызывая негодование Антона Петровича.
– Резать, резать крестом! – повторял Красновский. – Иоанн Грозный сразу после взятия Казани устроил пиршество, о котором засвидетельствовал Нестор. Так вот, стольничий был обязан резать блины и пироги, а потом уже подавать царю.
– Чушь! Чушь собачья! Твой Грозный – параноик! – гремел Антон Петрович. – Блин – символ солнца у славян, тебе ли не знать этого?! Как можно резать этакое чудо?!
– Символ солнца, брат, поищи во времена Перуна, – Красновский не торопясь размазывал по четвертинкам паюсную икру, – а мы живём в эру Христову, так что все пироги, кулебяки, а также и блины люди православные резали, режут и будут резать крестом, ныне и присно, и во веки веков!
– А у нас в полку блины ели вот как! – оживлённо заговорил Куницын, разрезая стопку блинов пополам. – Вот, полюбуйтесь! Это называлось – a la блиндаж!