Роман
Шрифт:
На лугу крестьяне, повставав со своих лавок и выйдя из-за столов, обступили внушительную процессию: двенадцать девушек в сарафанах несли на трёх плечевых носилках трёх огромных, целиком зажаренных свиней.
Зрелище это вызвало у гостей не меньшее оживление, чем вынос осетра, – все зашумели, заохали и заговорили. Крестьяне стали помогать девушкам: мужицкие руки подхватывали толстые шесты носилок, бабы бросились освобождать три самых больших стола.
– Пей, гуляй, народ православный! – крикнул Антон Петрович, и
Началось пиршество.
На террасе приступили к осетру, на лугу – к свиньям.
Парни в кумачовых рубахах подали белого вина из погреба, бокалы вмиг наполнились и сошлись со звоном: пили за здоровье Лидии Константиновны, и она с почти детской радостью принимала всевозможные пожелания, сыплющиеся со всех сторон:
– Многие лета вам цвести первой розою нашего захолустья, многоуважаемая Лидия Константиновна, и не увядать вовек!
– Лидия Константиновна, душенька, пью за ваше здоровье!
– Здравия, здравия тебе, светлая муза моя!
– Да здравствует Лидия Константиновна! Ура!
– Пошли Господь вам здравия, счастия и покоя душевного!
Крестьяне тоже пили за её здоровье, подхватывая неровными голосами вспыхнувшее на террасе “ура”.
Роман и Татьяна смотрели на тётушку так же радостно и по-детски открыто, как и она на всех, взгляды их встретились, и тётушка, вдруг подбежав к ним, стала обнимать и целовать их под всеобщее неумолкающее “ура” со слезами восторга на глазах.
Радость и умиление охватили всех, и во многих глазах заблестели слёзы. Аксинья плакала, закрывшись фартуком, плакали и радостно качали головами многие бабы. Роман тоже почувствовал подступающие к глазам слёзы и, чтобы не расплакаться, пригубил вино. Прохладное цимлянское успокоило его.
Тётушка, опустошив свой бокал, вдруг бросила его об пол, чем вызвала бурю восторга.
Все зааплодировали, Антон Петрович выбросил вверх руку и пропел:
– И будешь ты царицей мми-ира-а-а-а!
Все опять зааплодировали, а Красновский, взяв обе руки тётушки, стал быстро целовать их.
Роман взглянул на Татьяну, всем сердцем желая застать её врасплох и насладиться созерцанием её чудесного взгляда на происходящее, но она тут же почувствовала его глаза и встретила их своими.
“Всех, всех люблю!” – светилось в этих родных зелёных глазах, и Роман, приблизившись, поцеловал их. Несмотря на всеобщую суматоху, это не осталось незамеченным, и густой голос дьякона протянул на церковный манер:
– Го-о-орько-о-о!
Все замерли, а через мгновение закричали так, что задребезжали хрустальные подвески люстры. Крестьяне тоже кричали: “Горько!”, вскочив со своих мест; стаканы с водкой и куски мяса мелькали в их толпе.
Дуролом, вспрыгнув на лавку со свиной головой в руках, поднял её над собой и тряс, заглушая всех своим голосом.
Роман прижался губами к
Свадебное пиршество было в разгаре: Никита непрерывно орудовал ножом и лопаткой; бело-розовые куски осетра, приправленные спаржей и политые соусом, путешествовали по столу в голубых тарелках, вино струилось в бокалы, разговоры, здравицы и смех не смолкали. Пили за дам, за шафера, за батюшку с попадьёй, за Надежду Георгиевну, за Рукавитинова, за дьякона и снова за молодых. В самый разгар застольного веселья и оживления Роман вдруг почувствовал, что пальцы Татьяны крепко сжали его руку.
– Мне нужно что-то сказать тебе, – прошептала она.
– Скажи, милая.
– Нет… не здесь, – качнула головой она. – Мне нужно сказать с глазу на глаз.
Взявшись за руки, они встали и вышли в прихожую.
Но здесь непрерывно сновала прислуга, и Татьяна потянула Романа за руку в ближайшую комнату, в которой была бильярдная.
Здесь никого не было, а на бильярде теснились стопки тарелок и многочисленная чайная посуда. Татьяна взяла руку Романа, прижала её к своей груди и, глядя в глаза мужу, произнесла:
– Знаешь… ты не сердись только, ради Бога. Я сейчас поняла, что не смогу любить нашего ребёнка так же сильно, как тебя…
Она опустила глаза, и румяное лицо её побледнело. Роман почувствовал, что сильное волнение охватывает её. Он обнял её и покрыл лицо поцелуями.
Она же, осторожно взяв его за руки, заговорила под его поцелуями сбивчиво и виновато:
– Милый… но как же… это так меня тревожит… а поделать ничего не могу с собой… но подожди же, подожди, скажи мне, что мне делать?
Роман взял её вопрошающее, полное прелестной неги лицо в свои ладони и произнёс:
– Я люблю тебя.
Она улыбнулась так беспомощно и нежно, что волна обожания захлестнула Романа и он стал целовать родное лицо.
Они обнялись.
– Я люблю тебя! – прошептал Роман.
– Я жива тобой, – прошептала Татьяна.
Держась за руки, они смотрели друг на друга глазами, полными любви, и время перестало существовать для них.
Они очнулись, лишь когда на террасе послышался всеобщий шум, а в прихожей не очень трезвый голос Красновского стал настойчиво выспрашивать у прислуги местонахождение молодых.
– Опять нас ищут! – тихо засмеялась Татьяна.
Красновский постучал в дверь.
– Входите, Пётр Игнатьич! – озорно крикнул Роман и, отворив дверь, встал с Татьяной за ней, прячась от шафера. Раскрасневшийся Пётр Игнатьевич, слегка пошатываясь, вошёл в бильярдную, бормоча:
– Друзья мои, друзья, спешите, там такое подают…
Но никого не увидев в бильярдной, он остановился и удивлённо развёл руками:
– Вот те на! Где же они?
Роман со смехом схватил Красновского сзади за плечи.