Роман
Шрифт:
– Фёдор Христофорович, как вы служили, как чудно было в церкви! Я плакала, как девочка! – говорила тётушка.
– Чудно, прелестно!
– Фёдор Христофорович, сюда пожалуйте!
– Ко мне, сюда, прошу!
Десятки рук поддерживали и направляли батюшку.
Но батюшка двигался к молодым.
– Танюша, голубушка, – он поцеловал Татьяну, – счастия, счастия тебе и детушек малых Богу на радость, нам на умиление. Спаси Христос вас… Ромушка!
Он стал целовать Романа:
– Счастия, счастия тебе, сокол
Но дьякон уже целовал руку Татьяне, предварительно свалив ей на грудь букет. Утопая в розах и не зная, что делать с букетом, она беспомощно улыбалась.
– Чувствительно рад поздравить, – произнёс низким голосом дьякон, чопорно пожимая руку Роману.
– Господи Боже наш, послал нам радость на склоне дней наших, – бормотал отец Агафон, вытирая выступившие слёзы.
– Только без минора, Фёдор Христофорович, – посоветовал Красновский, осторожно забирая букет у Татьяны. – Позвольте, Татьяна Александровна…
Наконец батюшка был усажен между попадьёй и Надеждой Георгиевной, дьякон опустился на стул рядом с Амалией Феоктистовной и Ильёй Спиридоновичем, все сели, а трое молодых парней в красных рубахах подошли и стали наполнять бокалы шампанским. Среди крестьян пошли по рукам бутыли с водкой.
– Шампания! Шампания, друзья мои! – Любуясь пенящимся вином, Антон Петрович поднял бокал и стал сам подниматься, но Красновский решительно махнул рукой:
– Антон Петрович! Я начинаю, не ломай ритуала!
– Антоша, помилосердствуй! – воскликнула тётушка. – Нельзя быть столь эгоцентричным!
– Подчиняюсь, подчиняюсь! – Антон Петрович опустился на стул.
Красновский встал с бокалом в руке, молча обвёл всех взглядом маленьких, блестящих от возбуждения глаз и заговорил громче обычного:
– Друзья! Я предлагаю поднять бокалы за здоровье новобрачных!
И все сразу стали вставать и потянулись бокалами к Татьяне и Роману. Держа свои бокалы, новобрачные протянули их вперёд, и сразу же хрустальный перезвон разнёсся по террасе, а вместе с ним зазвучали поздравления:
– Счастья вам, Ромушка, счастья, Танечка!
– Поздравляю!
– Имею честь поздравить!
– Счастливой семейной жизни, дети мои!
– От всего сердца поздравляю!
– Пью за ваше здравие, дорогие Татьяна Александровна и Роман Алексеевич!
– Искренне рад поздравить вас!
– Поздравляю, Танечка, поздравляю, Роман!
– Крепкой семьи вам и всех благ!
– Рад поздравить! Рад поздравить!
– От всей души поздравляю и пью за ваше здоровье!
А на лугу крестьяне тоже повставали со своих мест со стаканами в руках, и до террасы долетели их голоса:
– Ох, слава Тебе, Господи, за ваше
– Сладкой свадебки да славных детушек!
– Поздравляю, Роман Лексеич!
– Жить поживать да и добра наживать!
– Помилуй вас Бог!
– Таперича и живитя вместе Богу на радость!
– За здравице женишка да невестки!
– Ох, то-то радости-то!
– Храни вас Божья Матерь!
Среди этого разнобоя голосов вдруг прорезался глухой сильный голос Дуролома:
– На славие! На славие Божье! На радость Отечеству! На почтение родительское. На родопродолжительство богоугодное во имя Отца и Сына и Духа Святаго, и ныне и присно, и во веки веков!
Все стали пить.
Роман поднёс бокал к губам и с наслаждением выпил своё любимое вино.
Ему было так хорошо, что в душе его вдруг возникла и укрепилась некая самостоятельная часть его Я, от радости сомневающаяся в реальности случившегося и продолжающегося чуда, и он, уверовавший всем сердцем в подлинность этого чуда, ежесекундно доказывал этой сомневающейся части подлинность всего происходящего, заставляя её смотреть на всё своими верящими глазами, давая тем самым душе новый приток радости.
“Нет, нет, это всё не сон! – повторял он про себя, видя, как осторожно пьёт из бокала Татьяна, как нежно содрогается от глотков её шея, как подрагивают ресницы. – Смотри, какая она, как чудесно пьёт она, как чудесно отводит бокал от губ, как чудесно улыбается, глядя на всех, и как чудесно сейчас посмотрит на меня… ”
Она посмотрела на него.
– Я люблю тебя! – сказал он ей.
– Я жива тобой! – ответила она.
Руки их встретились сами собой. Кругом после выпитого шампанского все шумно переговаривались, а Роман и Татьяна застыли, взявшись за руки и глядя в глаза друг другу.
– Так, так! – громко произнёс Красновский, запихивая себе за ворот край салфетки и склоняясь над тарелкой, в которую заботливые руки Надежды Георгиевны уже успели положить самых разнообразных закусок.
– Так, так! – продолжил он, разглядывая содержимое тарелки. – А что же это у вас, душенька Лидия Константиновна, всё горькое?
Соседи по столу, уже с аппетитом приступившие к закуске, удивлённо подняли головы.
– В каком смысле, Пётр Игнатьевич? – непонимающе спросила тётушка.
– Дав том смысле, что есть ничего нельзя! Сёмга, икра, ветчина – всё такое горькое, что и в рот не лезет!
Его нарочито громкий голос заставил всех сидящих за столом недоумевающе притихнуть.
– Как это? – бледнея, спросила тётушка. – Позвольте… почему?
– Да потому что… – Красновский укоризненно покачал своей круглой плешивой головой и вдруг закричал изо всех сил, затрясшись и мгновенно побагровев лицом: – Гор-р-рька-а-а-а!!!
Все застыли и на террасе, и на лугу, а через мгновение десятки голосов закричали на разные лады: